— Алып-Манаш, друг мой, почему я тебя в живых не застал? Бело-серый твой конь упал на гриву, мёртвый лежит. Ты сам, Алып-Манаш-богатырь, опустив лицо на рукав, спишь вечным сном!
Седой, как лебедь, старик слёз не сдержал. Сухой рукой он достал из сумки девятигранную стрелу. Позеленела стрела, проржавела.
— Да, видно, плохо тебе, Алып-Манаш, — прошептал старик.
Обливаясь слезами, взял Ак-Кобон из дряхлых рук в свои белые руки медную стрелу и, вскрикнув, уронил её в черную воду.
Вот вышел Ак-Кобон на берег, легко прыгнул в седло и повернул повод к стойбищу Байбарака. Глаза Ак-Кобона опухли от слёз. Сам он из седла то на один, то на другой бок валится. Еле-еле стоят ноги в стременах.
— На один день опоздал я милого друга Алып-Манаша спасти. Ой, больно! Ой, горько!
Байбарак-отец и Ермен-Чечен-мать свои слёзы со слезами Ак-Кобона смешали. Ерке-Коо-сестра бросила горсть пепла в огонь. Тихо плакала Кумужек-Ару…
С высокого неба упала звезда и, стукнувшись оземь, встала конём. Громко заржал бело-серый конь, топнул копытом. Тяжёлая гора пополам раскололась. Рыхлая земля от его ржания развеялась. Алып-Манаш со дна ямы увидел дно неба. Конь опустил в яму свой длинный, как Млечный путь, хвост. Но Алып-Манаш-богатырь подняться не смог. Он рукой хвост коню оборвал.
Бело-серый конь замычал, как бык, как медведь, заревел, по камням сквозь леса, как олень, побежал. Он с разбегу ударил высокий тополь. Застонав, пало железное дерево. Бело-серый конь приволок тополь к яме и столкнул вниз.
От радости подпрыгнул Алып-Манаш. Девяносто цепей со звоном разорвались.
Алып-Манаш вылез по тополю из ямы. Он коня за шею обнял и горько-горько заплакал.
— Ты спас меня, верный конь…
От слёз в десять раз лучше прежнего стал Алып-Манаш. Омытая слезами шерсть коня, как серебряная, тихо засияла. Верные слуги побежали к Ак-каану.
Ак-каан тут же созвал все свои войска. Сам на бело-чалом коне впереди всех летит. Рядом с отцом — Ерке-Карачкы на огненно-рыжем коне.
Свистят пики, гудят мечи, звенят стрелы — Алып-Манаш ничего не слыхал. Он видит одну Ерке-Карачкы. Она на Алып-Манаша глядит.
Богатырь из кожаных ножен достал саблю, железный тополь пополам рассек. В расщелину сунул он Ак-каана верхом на бело-чалом коне. Потом обе половинки руками сжал и дерево повернул. Железный тополь, как железный винт, стоит.
Тугую плеть Алып-Манаш поднял, к Ерке-Карачкы близко-близко подъехал. Восьмигранной плетью ударил её между глаз. Теперь к смелым воинам лицо своё он обратил и тихо сказал:
— Не бойтесь меня: Алып-Манаш с народом не воюет, он только ханов бьёт.
И, тронув коня, поскакал богатырь в свой родной край, в ту землю, по которой сердце болит, по которой кровь стучит.
Вот подъезжает к берегу бурной реки. Бело-серый конь обернулся паршивым жеребёнком. Богатырь Алып-Манаш стал карликом Тас-Таракаем. Кадык впереди подбородка, косёнка свесилась на глаза. И всё же седой перевозчик под этой косой разглядел глаза, узнал их огонь.
— Садись, Тас-Таракай, в мою лодку. Я тебя на ту сторону переправлю. Богатырь Алып-Манаш не сын ли тебе?
Усмехнулся Тас-Таракай:
— Я множество богатырей знаю, однако про Алып-Манаша не слыхивал. Я много песен пою, о подвигах Алып-Манаша спеть нечего.
Белый старик брови высоко поднял, потом их вместе свёл и сказал густым голосом:
— Теперь не поют, потом будут петь.
Он вынул из сумки девятигранную сияющую стрелу.
— Эту стрелу мне Алып-Манаш подарил. Эту стрелу его друг Ак-Кобон в реке потопил. Три года искал я стрелу. Как новую, из воды вчера выудил.
Тас-Таракай прыгнул с лодки на каменную россыпь и встал Алып-Манашем. Рядом с ним стоит бело-серый счастливец-конь. Старик-перевозчик упал на дно берестяной лодки вниз лицом.
— Огонь моих глаз, свет моей груди, Алып-Манаш! Твой друг Ак-Кобон сегодня празднует свадьбу. Он Чистую Жемчужину в жёны берёт.
Услыхав это, Алып-Манаш брови вниз опустил, его глаза кровью налились. Он снова стал карликом Тас-Таракаем. Верхом на паршивом жеребёнке потрусил он к стойбищу Байбарака. Навстречу Тас-Таракаю едет молодой шурин Кан-Чурекей:
— Куда спешишь, Тас?
— К богатырю Ак-Кобону на великий той.
— Эйт! — крикнул шурин, хлестнув коня. — После смерти Алып-Манаша для меня ничего великого нет. О чём ты плачешь, Тас-Таракай?
— Себя оплакиваю. Был бы я, как все люди, мог бы сейчас смотреть на сестру твою Кумужек-Ару.
— Не отставай, Тас: если вместе приедем, будем рядом сидеть.
Широкой лёгкой переступью побежал конь Кан-Чурекея. А Тас прутиком худого жеребёнка стегает, короткими ножками его по рёбрам бьёт. Кан-Чурекей далеко вперёд улетел. Его девятилетний конь лёгкой рысью бежит.
Вдруг видит Кан-Чурекей, что худой Тас-Таракай спокойным шагом далеко вперёд уехал. Так, играя, один обгонял другого. Смеясь, подъехали оба к стойбищу старика Байбарака. Мясо там горой навалено. Арака озером стоит. Народу — как деревьев в лесу, как в долине трав. В белом шестигранном аиле сидит белая Кумужек-Ару. Её волосы, как жемчуг, поседели. Её светлые волосы шесть женщин плетут в парные косы. Тас-Таракай медленно дверь открыл, протяжно-жалобно запел:
Со слезами отвечает Кумужек-Ару:
— Пошел вон, паршивый Тас! — заревел Ак-Кобон и вышвырнул Таса за дверь.
Но Тас снова дверь открыл, новую песню запел:
Кумужек-Ару отвечает:
Оттолкнув женщин, она встала во весь рост. Её волосы вниз потекли, как жемчужные струи воды, как серебряный туман. Ак-Кобон погнался за Тас-Таракаем. Далеко в долину, высоко в гору убежал Тас. Пущенная стрела с тетивы не слетела, а Тас-Таракай уже здесь и опять поёт:
Кумужек-Ару отвечает:
И вот рядом с Чистой Жемчужиной светлый богатырь Алып-Манаш встал.
Ак-Кобон обернулся журавлём и вылетел в дымоходное отверстие. Алып-Манаш пустил за ним вслед быструю стрелу. Стрела скользнула по темени журавля. С тех пор журавль живёт с этой отметиной. Алтайцы журавлиного мяса не едят.
— Эта птица, — говорят они, — хоть и поганой, но всё же человеческой крови.