Работа сторожа только на первый взгляд пустячная – заперся в своей сторожке и не высовывай носа. Ночь покрутился с одного бока на другой, повалял дурака – и два дня свободны, как говорится, гуляй, Вася!

Так же представлялось и Ивану Захаровичу до того момента, пока он не остался один на один с ночью в большом, по-зимнему мертвом парке.

Это уж потом ему, пообвыкшему, находясь на дежурстве в полудреме, было наплевать на докучливые жалобы и кряхтенье старых деревьев, еще помнивших лучшие времена.

Подремывал Иван, не обращая внимания на всполошную возню и яростное повизгивание крысиного племени, дерущегося за объедки возле мусоросборника, на безнадежный выкрик одинокой птицы, которой приснился то ли ястреб в небе, то ли кошачий глаз возле ее носа.

А по первости не то что впасть в дрему – завернуть в сторожку обогреться представлялось опасным: мало ли что может произойти там, за стеной дощатой конуры в черном ночном пространстве. Тем более поздний визит того горного орла предостерегал от беспечности. Вот и ходит, крутит головой Иван, прислушиваясь: непременно придут бандиты-налетчики с ломами вскрывать склады с тушенкой и мочеными яблоками в капустном рассоле, а то еще и кассу подломят, где в столе у главбуха лежит заначка в сотню рублей.

Зашуршала бумага в кустах, и Метелкин уже встрепенулся, объятый первобытным страхом: напряглись мышцы, весь подобрался, как дикий зверь перед прыжком – что это?! Потом плюнет облегченно: «Тьфу ты, дьявол! Бумажный мешок из-под макарон за угрозу принял», – и лезет в карман за успокаивающим куревом.

Похожее чувство Иван Захарович Метелкин уже испытывал в армейском карауле, охраняя пусковую ракетную установку под немецким городом Борна, в лесу, где находился учебный полигон Группы Советских Войск в Германии.

Тогда еще служили не за деньги, а за совесть, не обремененные рыночным космополитизмом. Хотя и на той службе встречались разные судьбы, разные по своей удаче и своей глупости. А у кого молодость без греха?

Восточная часть когда-то пораженного врага сменила веру и стала демократической, но не все немцы были в восторге от советских неугомонных войск. Помнили возмездие за вероломство…

Воинская часть, где служил рядовой Метелкин, была особой секретности. Комар носа не подточит. На учебный полигон выезжали без пусковых установщиков, имитируя их, громадных и неповоротливых, тягачами на гусеничном ходу.

Но в тот раз, то ли для устрашения сил НАТО, то ли еще по какой причине, на полигон выползли уже легендарные тяжелые ракетные установщики, закамуфлированные теперь под те же тягачи, с бревнами баллистических ракет на подъемных решетчатых башнях.

Полигон был хоть и не дальний, но марш-бросок до него делался окружными путями и при тщательной охране большим количеством броневой техники, притупляющей бдительность потенциального противника.

Отцы-командиры перед каждым выездом проводили бесконечные инструктажи и наставления, поминутно напоминая, что они, солдаты, находятся здесь впереди пограничных застав, почти что в логове врага.

Это было действительно правдой: весной полностью вырезали караул базы, где находились в боксах заправщики ракетным топливом. Только успевший нажать сигнальную кнопку начальник караула предотвратил диверсию. Азотная кислота с керосином – смесь адская, апокалипсическая. А этой смеси как раз хватило бы сжечь дотла тот городок, где располагалась их часть.

Вот тебе и комар носа не подточит!

А городок тот, в округе Лейпциг, был удивительной красоты. Он, говорят, несмотря на новые застройки, и сейчас такой же, с готическим стреловидным собором, лебединым озером в самом центре, с мощеными камнем улочками и домами, похожими на декорации к средневековому спектаклю.

Так вот, в первый раз стоя часовым возле ракетной установки в глухом буковом лесу, окруженный кромешной тьмой, молодой солдат Иван Метелкин, ответственный за великую державу, охранял величайшую тайну советского оружия.

Надо хорошо знать то время, чтобы понять ситуацию: Америка – «молочная корова империализма» – бычилась против страны Советов. Да и мы, оплот социализма, засучивали рукава, примериваясь к ее рогатой морде.

Это теперь Америка для нас как вдохновитель и направляющая сила построения капиталистического общества. Идем рука в руке…

И вот – ночь. Неясный тревожный шум столетних деревьев, неведомых в средней полосе России, откуда Иван родом. Прислонишься к стволу – кора осклизлая и бугристая, как лягушачья кожа.

Чудные деревья, тяжелые.

Впереди маятниковый черный силуэт разводящего на посты сержанта, и Метелкин за ним: шур-шур-шур.

В высокой, как осока, траве мясистое чмоканье неисчислимых грибов под армейским, в стальной ошиповке, сапогом. За такое в Союзе грибники бы шею свернули, но здесь немцам вход на полигон запрещен, а солдатам грибы без надобности, вот и растут боровики да лисички вольно, кучкуясь без присмотра, как деревенские мужики возле дармовой выпивки.

Лениво идет за разводящим Метелкин.

А вот и пост. Хрипловатый от долгого терпеливого молчания окрик часового, Петьки Чижика, дружка Метелкина. Кричит обрадовано:

– Стой! Кто идет?

В ответ – дежурное:

– Разводящий со сменой!

– Пароль?

– Звезда! – кричит Иван на весь лес. Сержант сует ему приклад под дых:

– Я тебя сейчас звездану, салага! Не тебя спрашивают!

Но пароль уже выговорен.

– Караул сдал! – радостно отчеканил рядовой Чижов.

– Караул принял, – буркнул рядовой Метелкин.

От мечущегося фонарика уходящих в ночь сослуживцев – бесчисленные брусничные вспышки капель дождя на листьях. И – все.

Охраняй секретный объект, солдат.

Остались только тьма, Метелкин с автоматом Калашникова и нависшая зловещая громада ракетной установки под тяжелым от воды штормовым брезентом.

Стоит Иван. Мерещится затаенный шорох лазутчиков с кинжалами в зубах. Огнестрельное оружие они не применят, переполох поднимется. Обнаружат себя шпионы-диверсанты. Вот сегодня американские агенты обязательно нападут на его пост, другого времени нет. Хорошо бы залечь в секрете под спасительные траки установщика, да там воды полно в густой сочной траве.

Потеснился Иван спиной к броне – все-таки сзади не нападут. Стоит, весь превратившись в слух, крутит головой вправо-влево, байбак байбаком.

От сырого и жесткого брезента ракетной громадины за спиной плащ-палатка на Иване набухла, и сам он превратился в подобие мокрой швабры.

Попробовал Метелкин переступить затекшими ногами – хруст травы под коваными сапогами раздался неимоверный. На том конце леса слышно.

«Снимут! Непременно снимут проклятые американцы! У них приборы ночного видения, а у меня мокрый капюшон то и дело на глаза наползает», – упал духом Иван, рядовой солдат великой державы.

Сколько раз идешь на пост, столько раз начальник караула тебя инструктирует: «Не загоняй патрон в патронник! Не засылай! Самострел может произойти!» – и показывает на стену в караулке, где пуля вошла плашмя в кирпич, да так там и застряла: солдат-первогодок, разряжая по уставу автомат после караула, забыл, что там, в стволе, смерть схоронилась, нажал на контрольный спуск – хлестанул выстрел. И одного бойца рота не досчиталась. Первогодку – трибунал, а начальник караула звезду с погона потерял…

«А как стоять с порожним стволом, когда кругом враги? Пока затвор передернешь, тебя шпион ножом по горлу – вжик! И будешь ты лежать молодой и зеленый, как эта трава, примятая траками и сапогами», – так думал молодой солдат Метелкин, до боли всматриваясь в черную жижу ночи.

И осторожно отодвинул затвор на себя, потом медленно отпустил его, чтобы не клацнул.

Вот патрон, влажно чмокнув, мягко вошел в промасленное трубчатое влагалище патронника, вожделея скорого выстрела.

Палец, чтобы, не дай Бог, не коснуться спускового крючка, лежит на скобе рядом.

Ну-ка, попробуй подойди!

Но вокруг только усталый шум деревьев, и ни одного постороннего шороха.