Пока Донасьен, принявший на время поездки имя графа де Мазан (по названию своего третьего поместья), вместе с «супругой», за которую он выдавал мадемуазель де Лонэ, наслаждался красотами Венеции, Рене-Пелажи, оставшись без денег и с маленькими детьми на руках, развила лихорадочную деятельность. Сделав заем, она наняла нотариуса и доверила ему исполнение возложенного на нее поручения. Девицы взяли деньги и написали письменный отказ от показаний. Но дело успело получить широкую огласку, и расходы, можно сказать, оказались напрасны. В Марселе ходили слухи, что маркиз де Сад устроил в публичном доме массовую оргию, во время которой угостил девиц легкого поведения анисовыми конфетами с каким-то вредным снадобьем, отчего несчастные стали истошно вопить и кидаться друг на друга, приводя в ужас жителей соседних домов. Не осталось без внимания и похищение Анн-Проспер: шептались, что де Сад воспылал неутолимой страстью к свояченице и, чтобы овладеть ею, с помощью лакея отравил собственную жену. Поступки, вполне достойные маркиза-живореза!

Обраставшее слухами дело шло своим чередом. В Ла-Кост прибыли судебные исполнители и, не найдя владельца на месте, описали имущество и наложили секвестр. 27 августа марсельский суд на основании показаний свидетелей обвинил маркиза де Сада в отравлении и содомии, а его лакея Латура — в содомии и приговорил обоих преступников к покаянию и к смертиной казни: маркиза через отсечение головы, а Латура через повешение. Затем тела обоих содомитов должны были предать огню, а прах развеять по ветру. 11 сентября 1772 года парламент Экса утвердил вынесенный марсельским судом приговор, а 12 сентября в Эксе на площади Прешер, приговор был приведен в исполнение. За отсутствием преступников казнены и сожжены были их чучела.

Де Саду, этому любителю мрачных парадоксов, символическая казнь наверняка пришлась по вкусу. Однако последствия ее вряд ли его устраивали: казненного заочно ожидала гражданская смерть, то есть полное поражение в правах, прекращавшееся только по истечении срока давности, равного тридцати годам. Впрочем, на протяжении первых пяти лет осужденный мог явиться и потребовать пересмотра дела.

Все это время права за ним сохранялись в полной мере. Но де Сад пока возвращаться не собирался, а самому делу, как и в случае с Розой Келлер, значения не придавал: как уже говорилось, относительно развлечений с девицами легкого поведения у него имелось собственное мнение, и менять его он был не намерен.

Насколько реальна была опасность, угрожавшая де Саду? Отчего такая поспешность в объявлении приговора и заведомо недоказанное обвинение в отравлении, тем более когда жертвы остались живы и даже забрали свои жалобы?

Остановимся ненадолго и посмотрим, какие кары грозили содомитам в XVIII столетии. Самым громким процессом называют дело Бенжамена Дешофура, отягощенное убийством и похищением детей для последующей продажи высокопоставленным развратникам. Дешофур, сожженный 24 мая 1726 года на Гревской площади в Париже, по словам свидетелей, обходился с детьми крайне жестоко и нередко сам использовал похищенных мальчиков для развратных действий, поэтому приговор, вынесенный ему, сочли справедливым. Недоумение вызвало осуждение и сожжение в июле 1750 года двоих мужчин, двадцати трех и сорока лет, предававшихся греческой любви в разных уголках Парижа. В постановлении суда значилось: «оскорбление общественной нравственности» и «преподнесение дурного примера молодежи». Однако менее десяти лет назад за такое же преступление, совершенное в провинции, «оскорбители нравственности» были оправданы. Последний костер для содомита был разведен в октябре 1783 года на Гревской площади. На нем после мучительных истязаний, напомнившим зрителям о казни Дамьена, был сожжен мужеложец и убийца, бывший монах Жак Франсуа Паскаль. Никто из вышеназванных «нечестивцев» (infantes, как их называли в то время) не был аристократом, а двое вдобавок были виновны в убийстве. И еще об одной публичной казни века Просвещения. Робер Франсуа Дамьен, пытавшийся перочинным ножом заколоть Людовика XV, был схвачен, осужден и 28 марта 1757 года казнен при большом стечении народа. Казнь, сопровождавшаяся жуткими пытками, продолжалась более четырех часов. Когда осужденного должны были четвертовать, лошади не смогли разорвать несчастного на части, и палачу пришлось надрезать ему сухожилия. Останки Дамьена были сожжены. Отчеты о публичных казнях и материалы процессов над ведьмами и содомитами вполне могли оказать влияние на «фантазии» де Сада, вернее, его персонажей-либертенов.

Создается впечатление, что приговор де Саду был вынесен главным образом для устрашения; судьи, казалось, были уверены, что обвиняемый на суд не явится и заблаговременно окажется вне их досягаемости. Имеются предположения, что заведомо невыполнимый смертный приговор — дело рук Монтреев: пока Донасьен в сопровождении мадемуазель де Лонэ наслаждался красотами Италии, господин де Монтрей совершил поездку в Прованс, во время которой встретился со многими важными лицами и провел с ними соответствующие переговоры. Гражданская смерть зятя устраивала Председательшу полностью: состояние Донасьена переходило под управление жены, дети отдавались под опеку семьи жены, и имя де Садов переставали трепать на всех перекрестках, чего, собственно, и добивалась мадам де Монтрей. А выплачивать зятю достойное содержание мадам де Монтрей никогда не отказывалась; она и долги его платить была готова — только бы он не поднимал шума. Увы, без скандалов Донасьен обойтись не мог…

Осталось найти способ освободить из цепких лап маркиза Анн-Проспер, но мадам де Монтрей пока не знала, как это сделать: младшая дочь последовала за ним добровольно, а старшая добровольно отпустила ее…

Донасьен повел себя совершенно непредсказуемо: когда все были уверены, что он в Италии, он неожиданно объявился в Савойе: остановился в предгорьях Альп, в небольшом городке Шамбери. Какое-то время он жил тихо, а потом… написал в Париж теще, уверяя ее что она одна в состоянии помочь ему! Так, может быть, романтического путешествия де Сада с Анн-Проспер не было и маркиз мистифицировал родственников? Или просто пытался обмануть тещу? Ведь сам он, если судить по высказываниям его героев, инцест к преступлению отнюдь не причислял. Скорее всего, у Сада было собственное видение положения, в котором он, к своему удивлению, очутился, а из тех, к кому он мог обратиться за помощью, наиболее влиятельной фигурой была мадам де Монтрей. Написав в Париж, он выдал свое местонахождение, и Председательша, используя все имевшиеся у нее связи, добилась от министра иностранных дел герцога д'Эгийона письма к сардинскому королю с просьбой арестовать находящегося на его территории взбаломошного господина де Сада, заочно приговоренного к смерти у себя на родине. В силу буйного характера этот господин мог неожиданно въехать во Францию и попасть в руки правосудия, что было бы крайне нежелательно. Поэтому семья просила захватить означенного де Сада, именующего себя графом де Мазан, заточить его в какой-нибудь надежный замок и держать там до тех пор, пока жизнь его не окажется вне опасности. Расходы по содержанию заключенного семья, разумеется, брала на себя. Вняв благим пожеланиям родственников, поддержанных влиятельным министром, сардинский король отдал приказ арестовать де Сада и препроводить его в крепость Миолан.

Миоланская цитадель, именовавшаяся также «Бастилией герцогов Савойских», была сложена из мрачного серо-черного камня. Нависая над болотистой долиной Изера, она удивительно гармонировала с окружавшим ее унылым каменным пейзажем. У подножия гористые вершины были покрыты темным лесом, а в ясный день вдали можно было разглядеть заснеженную вершину Монблана. Когда же в сером тяжелом небе над крепостью проплывали клочковатые облака, казалось, вытянешь руку — и поймаешь белесый клок. Основанный во времена нашествия на край сарацинов, то есть до 1000 года, замок в первой трети XVI века был продан герцогам Савойским, превратившим его в тюрьму с подземными казематами, где, как говорят, было найдено немало останков несчастных узников.