Жить нужно, иначе противорѣчіе разорветъ жизнь, какъ разорветъ не работающій паровикъ. И дѣйствительно всѣ люди живутъ и жизнью освобождаются отъ этого противорѣчія, когда оно зарождается. Когда оно зарождается, потому что противорѣчія нѣтъ въ зародышѣ, въ ребенкѣ, въ идіотѣ. Разумъ, производящій противорѣчіе, зарождается на тѣхъ же существахъ, живущихъ и взрожденныхъ личной жизнью. Природа, Б[огъ] производитъ наибольшіе результаты при наименьшемъ усиліи. Разумъ не является новой силой, а рождается на той же силѣ жизни, составляетъ цвѣтъ ея. Енергія жизни, проникнутая разумомъ, производить новую работу жизни тѣми же орудіями. Разумъ разцвѣлъ, противорѣчіе появилось, а жить нужно, т. е. жизнь требуетъ дѣятельности, какъ падающее колесо подъ ногами лошади.¹ — Жить надо съ разумомъ, производящимъ противор[ѣчіе], и является борьба: жить старой личной жизнью, к[оторою] жилъ съ молода, и не слышать голоса разума, не видѣть противор[ѣчія] или отдаться разуму и на пути его искать разрѣшенія.

Мы всѣ находимся въ этомъ положеніи и всегда находились въ немъ. Въ то время даже дѣтства и юности, когда вы, не глядя на это противорѣчіе, росли и развивались для себя, только для себя, мы этимъ самымъ развитіемъ ростили въ себѣ неизбѣжный разумъ, к[оторый], выросши, уничтожаетъ нашу личную жизнь. Никуда не уйдешь отъ этаго положенія. Приходитъ время, и противорѣчіе становится передъ человѣкомъ во всей силѣ: хочу жить для себя и хочу быть разумн[ымъ], а жить для себя неразумно.

Мы называемъ это противорѣчіемъ, когда оно въ первый разъ ясно представляется намъ, и такъ оно чувствуется намъ. Но противорѣчіе ли это? Можетъ ли быть противорѣчіемъ для человѣка то, что есть общій законъ его жизни? Вѣдь если такъ, то и для сгнивающаго зерна есть противорѣчіе то, что оно сгниваетъ, пуская ростокъ.

Въ самомъ дѣлѣ, въ чемъ противорѣчіе для меня, когда я лежу и мнѣ больно, и я хочу двигаться и радоваться или, даже не больной, хочу ѣсть, наслаждаться? Въ томъ, что хочу наслаждаться, а разумъ показываетъ мнѣ, что въ этомъ нѣтъ жизни, — противорѣчія нѣтъ, а есть уясненіе жизни, если я повѣрю разуму. Противорѣчіе только тогда, когда я не вѣрю разуму и наперекоръ ему говорю безъ всякаго основанія, что въ личномъ наслажденіи есть жизнь. Противорѣчіе было бы тогда, когда разумъ бы сказалъ, что въ наслажденіи нѣтъ жизни и нѣтъ жизни вообще; но онъ не говоритъ этаго, а говорить, что въ личномъ наслажденіи нѣтъ жизни, но что есть жизнь разумная. Противорѣчіе только тогда, когда я не хочу слушать голоса разума. Разумъ показываетъ необходимость перенести сознаніе жизни изъ личной жизни во что-то другое, онъ показываетъ ненужность, безсмысленность личной жизни, обѣщая новую жизнь, какъ проростаетъ зерно, распирающее косточки вишни. Противорѣчіе только тогда, когда мы ухватились за ту внѣшнюю форму жизни, к[оторая] имѣла значеніе въ свое время, но отжила. Если мы не слушаемъ требованій разума, то мы не хотимъ или не можемъ идти дальше по пути, открываемому разумомъ. Когда оболочка зерна, тогда, когда зерно разбило ее, хочетъ утверждать свою жизнь, то, что мы называемъ противорѣчіемъ, есть только муки рожденія къ новой жизни. Стоитъ только не противиться неизбѣжному уничтоженію личной жизни разумнымъ сознаніемъ и отдаться этому разумному сознанію, и открывается новая жизнь, какъ для рожденнаго. Не рожденный не знаетъ того, чѣмъ онъ страдаеть, рожденный узнаетъ свою свободу. Только рожденный разумно познаетъ то, отъ чего онъ спасся своимъ рожденіемъ, и познаетъ благо рожденія. И рожденіе это также неизбѣжно, какъ плотское рожденіе, для человѣка, дожившаго до періода яснаго внутренняго противорѣчія. Въ самомъ дѣлѣ, въ немъ тотъ вопросъ, к[оторый] представляется человѣку, дожившему до періода яснаго противорѣчія. 1) Я живу для своего наслажденія. Все живетъ для того же. Всякое мое наслажденіе нарушаетъ наслажденіе другихъ. Я долженъ вѣчно бороться. И если даже успѣшно буду вѣчно бороться, я не могу не бояться, что всѣ эти борящіяся за свое наслажденіе существа не задавятъ меня. И страданія и страхъ. Дурно. 2) Смыслъ жизни для меня мое счастіе; міръ же живетъ весь вокругъ меня чѣмъ-то другимъ. и весь міръ для меня безсмыслица. И 3) самое ужасное, включающее въ себя все: весь смыслъ моей жизни — моя жизнь, и каждымъ движеніемъ, каждымъ дыханіемъ я уничтожаю эту жизнь и иду къ погибели всего. Я все это ясно вижу, не могу не видѣть, разумъ, составляющій часть моего я, не переставая, указываете мнѣ это. Что мнѣ дѣлать? Жить по прежнему, какъ я жилъ съ дѣтства, нельзя, нельзя жить косточкой, она лопнула, выросло зерно — разумъ, уничтожающій смыслъ каждаго шага жизни. Попробовать спрятать этотъ свѣтъ, забывать то, что показываетъ разумъ? Не легчаетъ. Спрятанный разумъ проявляется въ видѣ совѣсти, отравляющей всякій шагъ жизни. Хочешь, не хочешь, чел[овѣкъ] долженъ сдѣлать одно: похоронить свою личную жизнь, поблагодаривъ ее за все, что она дала, а она дала, выростила разумъ, и перенести — не перенести, это невѣрное выраженіе, п[отому] ч[то] включаетъ понятіе произвола, а тутъ нѣтъ произвола — не перенести, а отдаться той одной жизни, к[оторая] остается послѣ уничтоженія личной жизни. Это страшно, непривычно, чуднò сначала, но дѣлать нечего. Нельзя не отдаться ей, п[отому] ч[то] она одна зоветъ къ себѣ, она принимаеть въ себя, какъ принимаеть въ себя сосудъ падающее тѣло. Нельзя не отдаться ей, п[отому] ч[то] она одна разрѣшаетъ всѣ противорѣчія личной жизни. Личная жизнь — борьба, жизнь разумная есть единеніе. Личная жизнь есть несогласіе, противленіе жизни міра, жизнь разумная вся въ согласіи съ жизнью міра. Жизнь личная уничтожается смертью. Для жизни разумной нѣтъ смерти. Нѣтъ смерти, п[отому] ч[то] человѣкъ переноситъ свою жизнь въ служеніе вѣчному закону міра, и потому цѣль его жизни становится не жизнь, но служеніе. Онъ умираетъ плотски на служен[іи] и не знаетъ смерти.

Но это невозможно, скажутъ тѣ, к[оторые] не могутъ отрѣшиться отъ личной жизни. Напротивъ, невозможно обратное, невозможно не жить внѣ себя. И всѣ люди живутъ такъ. Только это есть ихъ дѣятельная жизнь: семья, имущество, отечество и т. п. Прививокъ разума, выросшій на дичкѣ жизни, есть единственный двигатель жизни. Онъ поглощаетъ все, и всякая дѣятельность жизни облекается въ разумную, безсмертную жизнь.²

Полностью печатается впервые. Начиная с пункта 2-го было напечатано с некоторыми сокращениями в издании С. А. Толстой «Собр. соч. гр. Л. Н. Толстого», т. XV, М. 1911, под заглавием: «Письмо к А. Д.». Подлинник — на двух полулистах и двух листах почтовой бумаги — имеет, за исключением первых строк, характер сильно измаранной рукописи, в которой многие места, как и отдельные строки и слова зачеркнуты, а между строками мелким почерком сделаны замены или вставки. Ни обращения, ни подписи в письме не имеется, так же как не имеется на нем каких-либо пометок посторонней рукой. Время его написания определяется указанием самого Толстого в письме его к Черткову от 3—4 октября (№ 118).

Письмо это, разростаясь, стало превращаться в статью на тему о жизни и смерти (см. ниже, прим. 2) и в подлиннике послано А. К. Дитерихс не было. Копия же его была вручена Черткову в октябре 1886 г., когда он заезжал, проездом из Лизиновки в Петербург, в Ясную поляну, и передана им А. К. Дитерихс.

Анна Константиновна Дитерихс, по мужу Черткова (род. 17 апреля 1859 г. в Киеве, ум. 11 июня 1927 г. в Москве) и со стороны отца, и со стороны матери происходила из военной среды. Отец ее, Константин Александрович Дитерихс, сын боевого генерала времен наполеоновской войны, по окончании пажеского корпуса уехал в действующую армию на Кавказ и пятнадцать лет провел там в походах; мать ее, Ольга Иосифовна, была дочерью генерала Мусницкого, по происхождению полулитвина, полу-поляка. Детские годы А. К. Дитерихс прошли на Волге в посаде Дубовке Саратовской губ., где отец ее командовал одной из кавказских батарей, стоявших в Дубовке после кавказских походов. В семье уже тогда было несколько человек детей (Анна Константиновна — вторая по старшинству), всего же их было у Дитерихсов, считая трех умерших в отрочестве, двенадцать — семь сыновей и пять дочерей. Уклад семейной жизни был старозаветный. Отец, очень прямой и не лишенный сердечности человек, пугал иногда детей своими резко-деспотическими вспышками; мать была, напротив, кроткая, печальная и склонная изнеживать детей; она была очень религиозна, в церковном духе, тогда как отец, долго живший среди разноплеменного населения Кавказа, отдавал предпочтение перед православием магометанству и русским сектам молокан и духоборцев. Наиболее сильные впечатления детства были связаны для А. К. Дитерихс с волжскими народными песнями — бурлаков и лодочников, которые в дальнейшем оказали большое влияние на ее собственное пение и на ее музыкальное творчество. В 1866 г. отец, отказавшись от фронтовой службы, уехал на Кавказ для организации там коннозаводского дела, так как был знатоком его, семья же переехала в Киев, комендантом которого состоял тогда дед А. К. Дитерихс, ген. Мусницкий. Затем семья, вновь соединившись, жила то на Кавказе в Майкопе, то в Одессе, а в начале 1870-х гг. опять переехала в Киев, где А. К. Дитерихс училась в Фундуклеевской гимназии и серьезно занималась пением у известной преподавательницы Авранек. С 1878 г. Дитерихсы поселились в Петербурге, и А. К. Дитерихс поступила на Высшие женские курсы (Бестужевские) — на словесное отделение, с которого через два года перешла на естественное и закончила его в 1886 г. В этот период своей жизни — в годы студенчества — она считала себя атеисткой, зачитывалась «Историей материализма» Ф. А. Ланге, Льюисом, Чернышевским, Флеровским и другими писателями революционно-народнической окраски, сочувствовала «Земле и Воле» и, по ее собственным словам, «была на границе увлечения революцией», но террористический акт 1-го марта оттолкнул ее. Потом она увлекалась одно время позитивизмом Огюста Конта и, наконец, особенно заинтересовалась философией Фихте, которая стала для нее «переходной ступенью к религиозной философии Толстого». Однако занятия наукой и философией без непосредственного приложения к жизни не удовлетворяли ее, и летом, когда Дитерихсы уезжали в деревню— в Харьковскую, потом в Новгородскую губ., где жили, как нестесняющиеся в средствах народолюбивые помещики, ежегодно устраивая грандиозный праздник для окрестных деревень с обильным угощением и раздачей подарков, — А. К. Дитерихс занималась лечением крестьян и вела занятия с крестьянскими детьми. В этот же период ее жизни, когда она была еще на курсах, но уже шла к практической работе, — в 1883 г.— изобразил ее на своей известной картине «Курсистка» художник Н. А. Ярошенко: скромно одетая худенькая черноглазая девушка в черной шапочке, торопящаяся куда-то с пачкой книг под мышкой. Пением она занималась в Петербурге у артистки Мариинского театра Рааб и с успехом выступала на курсовых вечерах. Не окончив еще курсов, весною 1885 г., она узнала о возникновении «Посредника» и тотчас же потянулась к участию в его работе. В письме к Толстому от 9 июня 1885 г. Бирюков так рассказывает о вступлении ее в число постоянных работников редакции: «Малое стадо растет. Вот еще одна овца, услыхавшая голос доброго пастыря и бегущая на зов его. Это одна молодая девушка, кроткая, симпатичная. Она познакомилась со мной через одного моего товарища — моряка — только для того, чтобы сблизиться с нашим делом, просила позволения помогать нам и действительно помогла... Она читала книжки, изданные для народа, разбирала их, отбирала негодные и давала нам те из них, в которых нет ничего противного ученью Христа. Это учение она любит и понимает просто; читала все ваши последние сочинения, почти во всем согласна с вами, ищет дела и приложения этого учения к жизни. Настоящее состояние ее — курсистка, оканчивающая курс на Высш. Женск. курсах. Должно быть, видела в жизни горе, изверилась в людях, — и вот мелькнул для нее светлый луч, она ухватилась за него и теперь рада, благодарит нас... Теперь она с семьей уехала на дачу. Пишет оттуда, что и в семье ей жить стало легче». Несомненно, что и тогда ее чрезвычайно волновали вопросы социального неравенства, и она была всецело с теми, которые стремились сбросить с себя путы своих классовых привилегий и послужить трудящимся. Несмотря на свое чрезвычайно слабое здоровье, она не довольствовалась своей обширной работой в «Посреднике» и с осени 1885 г. стала ездить вместе с Калмыковой и Бирюковым на Шлиссельбургский тракт для преподавания в воскресных и вечерних школах для рабочих. Предрассудки ее семейного круга была чужды ей, и в марте 1886 г. она, как мы уже знаем, поехала с Бирюковым в Москву для знакомства с Толстым, что не мало шокировало Софью Андреевну, которая пришла уже в совершенное негодование, когда в начале мая 1886 г. А. К. Дитерихс с О. Н. Озмидовой в сопровождении Бирюкова приехали на день в Ясную поляну, направляясь в Воронежскую губ. к Н. Д. Кившенко, и на пути туда заехали в Лизиновку к Черткову.