Въ грубой формѣ, нисколько не настаивая на справедливости построенія, допуская, что могутъ быть совсѣмъ другія, я по крайнейі мѣрѣ представляю себѣ распредѣленіе знаній такъ: Важно для меня не самое это распредѣленіе, а то, что для возможно правильнаго воспитанія нужно, чтобы было это распредѣленіе, обнимающее всѣ области знанія въ ихъ взаимной зависимости.
Я представляю себѣ это такъ:
Одинъ діаметръ, первый, состоящій изъ 2-хъ [радіусовъ], одного — религіозное пониманіе смысла жизни, и другого, на противуположной сторонѣ, дѣятельность жизни, главное руководство ея. Перпендикуляръ къ этому діаметру съ одной стороны естественныя знанія, съ другой философія, третій пересѣкающій діаметръ: общественная жизнь и на другомъ концѣ исторія, географія, этнографія, жизнь народовъ. <Четвертый діаметръ: на одномъ концѣ словесность, искусство, на другомъ математика.> Такъ вотъ.
[О «ВЕХАХ».]
Отъ учителя мы ждемъ, что онъ сдѣлаетъ изъ своего слушателя сначала разсудительнаго человѣка, затѣмъ разумнаго и, наконецъ, ученаго.
Такой пріемъ имеетъ ту выгоду, что если ученикъ и не достигнетъ никогда послѣдней ступени, какъ это обыкновенно и бываетъ въ действительности, онъ все-таки выиграетъ отъ обученiя и станетъ болѣе опытнымъ и умнымъ, если не для школы, то для жизни.
Если же этотъ пріемъ вывернуть на изнанку, тогда ученикъ схватываетъ что-то въ родѣ разума прежде, чѣмъ въ немъ выработается разсудокъ, и выносить изъ обученія заимствованную науку, которая только какъ бы приклеена, но не срослась съ нимъ, при чемъ его духовныя способности остались такими же безплодными, какъ и раньше, но въ то же время сильно испорчены воображаемой ученостью. Въ этомъ причина, почему мы нерѣдко встрѣчаемъ ученыхъ (вѣрнѣе, обученныхъ людей), которые обнаруживаютъ очень мало разсудка, и почему изъ академій выходитъ въ жизнь больше нелѣпыхъ головъ, чѣмъ изъ какого-нибудь другого общественнаго класса.
Кантъ.
Со всѣми людьми, обращающимися къ наукѣ нашего времени не для удовлетворенія празднаго любопытства и не для того, чтобы играть роль въ наукѣ, писать, спорить, учить, а обращающимися къ ней съ прямыми, простыми, жизненными вопросами, случается то, что наука отвѣчаетъ имъ на тысячи разныхъ, очень хитрыхъ и мудреныхъ вопросовъ, но только не на тотъ одинъ вопросъ, на который всякій разумный человѣкъ ищетъ отвѣта: на вопросъ о томъ, что я такое и какъ мнѣ жить.
Вчера я прочелъ въ газетѣ о собраніи писателей, въ которомъ при обсужденіи взглядовъ, какъ тамъ говорилось, старой и новой «интелигенціи» выяснилось то, что новая интелигенція признаетъ для улучшенія жизни людей не измѣненіе внѣшнихъ формъ жизни, какъ это признаетъ старая интелигенція, а внутреннюю нравственную работу людей надъ самими собой.
Такъ какъ я давно уже и твердо убѣжденъ въ томъ, что одно изъ главныхъ препятствій движенія впередъ къ разумной жизни и благу заключается именно въ распространенномъ и утвердившемся суевѣріи о томъ, что внѣшнія измѣненія формъ общественной жизни могутъ улучшить жизнь людей, то я обрадовался, прочтя это извѣстіе, и поспѣшилъ достать литературный сборникъ Вѣхи, въ которомъ, какъ говорилось въ статьѣ, были выражены эти взгляды молодой интелигенціи. Въ предисловіи была выражена та же въ высшей степени сочувственная мнѣ мысль о суевѣріи внѣшняго переустройства и необходимости внутренней работы, каждаго надъ самимъ собой, и я взялся за чтеніе статей этого сборника.
Но чѣмъ дальше я читалъ, тѣмъ больше разочаровывался. Было много говорено [объ] особенной кастѣ интелигенціи, выдѣляемой отъ всѣхъ остальныхъ людей самыми тѣми людьми, которые принадлежать къ этой кастѣ. Велись какіе-то счеты и споры между лицами, принадлежащими къ этой кастѣ, было очень много упоминаній о модныхъ сочинителяхъ русскихъ и европейскихъ, признаваемыхъ очень важными авторитетами, о Махѣ, Авенаpiусѣ, Луначарскомъ и др., очень тонкія разъясненія несогласій и недоразумѣній и опроверженiя опроверженiй опроверженій, была бездна учености и самой новѣйшей, и въ особенности мудреныхъ, выдуманныхъ и не имѣющихъ точнаго, опредѣленнаго значенія словъ. Говорилось о «піететѣ передъ мартирологомъ интелигенціи», о томъ, какъ «героическій максимализмъ проэцируется какъ-тo во внѣ», какъ «психологія интеллигентнаго героизма импонируешь какой то группѣ», или какъ «религіозный радикализмъ аппелируетъ къ внутреннему существу человѣка (стр. 139), a безрелигіозный максимализмъ отметаетъ проблему воспитанія»; говорилось объ «интелигентной идеологіи, о политическомъ импрессіонизмѣ, объ «инсценированной провокаціи (стр. 140, 141), объ «искусственно изолирующемъ процеессѣ абстракціи (стр. 148). объ адекватномъ интелектуалъномъ отображеніи міра (стр. 150), о метафизической абсолютизаціи цѣнности разрушенія» и т. п. Была и чрезвычайная самоувѣренность, какъ личная самихъ авторовъ, такъ и кастовая интеллигентная. Такъ на стр. 59 говорилось, что: «Худо ли это или хорошо, но судьбы Россіи находятся въ рукахъ интеллигенціи, какъ бы она ни была гонима и преследуема, какъ бы ни казалась слаба и даже безсильна въ данный моментъ. Ей, этой горсти, принадлежитъ монополія европейской образованности и просвѣщенія въ Россіи, она есть главный его проводникъ въ толщу стомилліоннаго народа, и если Россія не можетъ обойтись безъ этого просвѣщенія подъ угрозой политической и національной смерти, то какъ высоко и значительно это историческое призваніе интелигенціи, сколь огромна и устрашающа ея историческая ответственность передъ будущимъ нашей страны, какъ ближайшимъ, такъ и отдаленнымъ».
Такъ что въ сборникѣ было очень много того, чего могло и не быть, но не было того одного, чего я да и всякій человѣкъ, признающій справедливость сотни разъ еще до рожества Христова выраженной всѣми мудрецами міра мысли о томъ, что улучшеніе жизни человѣческой совершается не внѣшнимъ, а внутреннимъ измѣненіемъ, имѣлъ право искать и ожидать найти въ сборникѣ, а именно указанія людей, называющихъ себя интелигенціей и въ рукахъ которыхъ находятся судьбы Россіи, на то, въ чемъ должна состоять та внутренняя работа, которая должна замѣнить тѣ внѣшнія формы, которыя, судя по предисловію, какъ будто бы отрицались составителями сборника. (Я говорю какъ будто бы, потому что въ сборникѣ же была статья о правѣ, не только прямо поддерживающая основы внешняго общественнаго устройства, но отрицающая все то, что должно и можетъ замѣнить эти внѣшнія формы.)
Отвѣта на этотъ вопросъ не было ни въ одной изъ статей сборника.
Единственныя подобія отвѣтовъ, хотя и выраженныхъ тѣмъ же запутаннымъ и неяснымъ жаргономъ, которымъ написаны всѣ статьи, были въ статьяхъ Бердяева и Булгакова. Въ статьѣ Бердяева говорится, что «сейчасъ мы духовно нуждаемся въ признаніи самоцѣнности истины, въ смиреніи передъ истиной и готовности на отреченіе во имя ея. Это внесло бы освѣжающую струю въ наше культурное творчество. Вѣдь философія есть органъ самосознанія человѣческаго духа и органъ не индивидуальный, а сверхъиндивидуальный и соборный. Но эта сверхъиндивидуальность и соборность философскаго сознанія осуществляется лишь на почвѣ традиціи универсальной и національной. Укрепленіе такой традиціи должно способствовать культурному возрожденію Россіи».
Второе же, хотя и очень странное и неожиданное подобіе отвѣта на этотъ вопросъ дается въ статьѣ Булгакова, где говорится (66, 67) о томъ, что «въ поголовномъ почти уходѣ интеллигеиціи изъ церкви и въ той культурной изолированности, въ которой благодаря этому оказалась эта послѣдняя, заключалось дальнѣйшее ухудшеніе историческаго положенія. Само собой разумѣется, говорится дальше, что для того, кто вѣритъ въ мистическую жизнь церкви, не имѣетъ рѣшающаго значенія та или иная ея эмпирическая оболочка въ данный историческiй моментъ; какова бы она ни была, она не можетъ и не должна порождать сомнѣній въ конечномъ торжествѣ и для всѣхъ явномъ просвѣтлѣніи церкви», и такъ что, если бы интеллигенція стала церковной, т.-е. соединяла бы съ просвѣщеннымъ и яснымъ пониманіемъ культурныхъ и историческихъ задачъ (чего такъ часто недостаетъ современнымъ церковнымъ дѣятелямъ) подлинное христіанство, то таковая отвѣтила бы насущной исторической и національной необходимости».