– Лиза. Полное имя у меня довольно длинное и ужасно старомодное: Елизавета.

– Это хорошо.

– Что хорошо?

– Что у вас длинное имя. Пока ваша матушка, разозлившись, произнесет его, у нее и гнев, верно, проходит.

– Как бы не так! Она, когда злится, хватается за сердце, кричит: «Умираю!» – и падает в обморок. Нет, я туда не вернусь.

Я не настаиваю. Женщина переводит взгляд – над кроватью висит вырезанная из «Плейбоя» картинка, на которой изображена пышногрудая девица. Это также наследство Жоржа, я до сих пор не догадался снять картинку со стены.

– Когда я увидела эту кошку…

– Это осталось от прежнего жильца, – поясняю я. – Меня кошки не интересуют.

Лиза молчит, смотрит по сторонам. Абажур-плевательница освещает лишь половину ее лица, белого и ничего не выражающего, другая же сторона остается темной и загадочной.

– Я готова все рассказать вам о своем житье-бытье, – неожиданно оповещает она безучастным тоном, – только не знаю, с чего начать.

– Лучше не начинайте.

– Вы сами спросили… – бормочет она, задетая моим равнодушием.

– Мне казалось, вы что-то скрываете. А если ничего не скрываете, зачем тогда и рассказывать?

И, чтобы дать понять, что разговор окончен, я встаю, беру оставленный у входа пакет с продуктами и начинаю выкладывать их на стол.

– Спасибо. Вы добрый, – слышу я у себя за спиной.

– Смотрите не перехвалите.

Лиза уже удалилась в чулан, когда я спохватываюсь. Обычно меня не так просто расшевелить, но потом я становлюсь догадливей. Постучавшись и услышав тихое «да», я просовываю в дверь голову. Лиза достала из сумки кусочек сдобы, основательно примятый и, вероятно, по твердости не уступающий слоновой кости.

– Это ваш ужин? – любопытствую я.

– При такой фигуре много есть вредно, – смущенно отвечает Лиза.

– Оставьте свой сухарь, – приказываю я. – Пойдемте поужинаем, как нормальные люди.