– Ты индивидуалист, – однажды сказал мне Петко.

– А ты нет?

– Так только кажется, – спокойно пояснил он. – Я уединяюсь, чтобы быть ближе к людям, теснее общаться с миром.

Довольно странное объяснение, но для Петко вполне нормальное, если учесть, что за ним водились и другие странности. Что касается меня – конечно же, никакой я не индивидуалист. Моя жена, наверное, была ближе к истине, когда называла меня упрямым ослом. Я действительно упрямый, тут возражать не приходится, но вовсе не индивидуалист. Я вполне бы мог состоять в каком-нибудь обществе, пусть даже в обществе противников обществ, но я не люблю состоять где бы то ни было.

Правда, я состоял в комсомоле, но вступил в него по воле отца (отец и этот вопрос решил за меня).

– Почему? Ты не согласен с его идеями? – спросил отец и посмотрел на меня, слегка прищурившись.

Прищуренные глаза означали для него испытующий взгляд.

– Почему же не согласен?

– Тогда в чем дело?

– Просто неохота. У меня и так ни на что времени не хватает.

– Для другого у тебя хватает времени. С избытком. На все хватает, кроме самого главного.

– Ну, если ты считаешь, что это самое главное…

– А как же иначе?

Я не стал возражать. Попытаться переспорить отца было так же тщетно, как тщетно полагать, что идущий навстречу поезд свернет в сторону, чтобы тебя не задеть. И потом, какая в этом надобность? Мне в известном смысле даже повезло: он избавил меня от необходимости поразмыслить над этим вопросом. Тем более что я действительно не имел ничего против комсомола. Я просто не думал над этой проблемой.

Кто-то сказал: если движешься вместе со всеми, тебе никогда никого не обогнать. Меня, однако, волновало другое: как бы так ухитриться, чтобы не двигаться вместе со всеми, чтобы не было надобности их обгонять? Ответ на первый взгляд предельно прост: тащиться позади. Да, но это лишь на первый взгляд. Ведь позади тоже тащится немало народу, и за ними – тоже. В общем, позади гораздо многолюдней, чем впереди.

Над этим вопросом я задумывался часто, вертел его и так и этак. И вот к какому выводу пришел: надо юркнуть в сторону, завалиться в бурьян да отлежаться хорошенько в тиши. Пускай обгоняют друг друга кому охота или топчутся на месте, создавая видимость, что и у них по части километража дела обстоят неплохо.

Инженер, последняя птица в этой клетке, все еще не показывается. Уходит намного раньше, чем я, и возвращается задолго до того, как я прихожу домой. Окна его комнаты смотрят на улицу и вечерами всегда светятся. Может быть, он печатает фальшивые деньги, а может, решает кроссворды – только он совсем не высовывает носа из своей берлоги, а если высовывает, то в мое отсутствие.

И вот однажды в субботу мы с ним столкнулись у входа.

– Вы товарищ Павлов?

– А вы – товарищ Илиев?

Я почему-то представлял, что он старик, как и два других моих соседа, а он оказался моложе меня. Он был без пиджака, в одной рубашке и в брюках из желто-зеленой ткани военного образца, хотя погода стояла прохладная. Смуглое мужественное лицо, открытый взгляд, волосы каштановые, росту среднего, особые приметы – никаких особых примет.

– Вы ведь журналист, – сказал Илиев. – Мне хотелось бы поговорить с вами.

– Заходите, когда вам удобно, – пробормотал я, надеясь, что это будет не скоро.

Однако он нагрянул ко мне в тот же вечер.

– Выпьете кофе? – спросил я, надеясь услышать: «Нет-нет, я после кофе не смогу уснуть…»

– С удовольствием.

Так что мы пили кофе, курили, а тем временем Илиев рассказывал мне о том, что недавно советские ученые разработали способ использования дыма, выбрасываемого из заводских труб, для получения из него азота.

– До настоящего времени предложение о фильтрации дыма у нас отклонялось – она требует очень дорогого оборудования. Но сама по себе очистка – очень прибыльное дело. Можно получить на миллионы левов азота, понимаете?

Что тут сложного, чтобы не понимать. Единственное, что мне непонятно, – почему своим дымом он забивает голову именно мне. Однако скоро и это прояснилось.

– Вопрос, как видите, интересен с двух точек зрения: с экономической и гуманной. И поскольку сегодня проблема загрязнения среды стоит очень остро, я хотел бы кое-что написать для вашей газеты.

Мне следовало бы сказать, что газета не моя и что упомянутая проблема, при всей ее остроте, меня не касается, так как я работаю в другом отделе, но вместо этого отвечаю: да, разумеется, почему бы не написать, это же так интересно и прочее в этом роде. Словом, я всячески стараюсь его поддержать, только бы он поскорее ушел, но Илиев не обнаруживает такого желания, и мне приходится задавать свои идиотские вопросы:

– Ваши затеи, как видно, причинили вам неприятности? Я слышал, вам крупно не повезло.

Илиев смущенно смотрит мне в глаза. Его загорелые щеки слегка покраснели.

– Уволили. Но не только из-за моих «затей». – Он тянется к моим сигаретам, закуривает и говорит более непринужденно: – В сущности, мера была вполне уместна.

– Хотите сказать – заслужили наказание?

– Конечно. Видно, слишком уж круто я пошел вверх: инженер, главный инженер, директор комбината. Только вот когда я оказался на посту директора, на меня посыпалась такая пропасть вопросов, что я просто не знал, за что хвататься. Наверно, так я устроен – не могу думать о многих вещах одновременно. Пока моя голова занята чем-то одним, другого я касаться не должен.

– У вас ведь были помощники…

– Они-то меня и погубили. Особенно постарался заместитель по экономическим вопросам.

– И вас сняли.

– Да. Может, знаний у меня как у специалиста достаточно, но что касается организации и управления… Уже после первой проверки все стало ясно.

– Вы, похоже, не склонны драматизировать события, – констатирую я с некоторым разочарованием.

– Драматизировать события? Это случается от нехватки воображения. Или когда человек находится в болезненном состоянии.

– Одним словом, «по мне – хоть трава не расти»? Он окидывает меня быстрым взглядом, словно желая

удостовериться, не разыгрываю ли я его.

– Я не то хотел сказать. Но раз уж вы упомянули о траве, должен заметить, что трава бывает разная: одна растет, другая – нет. Чахлая гибнет, здоровая идет в рост – что же тут драматизировать?