Озабоченность КГБ в связи со слежкой за Таировыми в Нью-Йорке никак не проявляла себя с тех пор, как Попова допросили после проишествия с ними. А 8 ноября Попов вызвал своего офицера из БОБ на внеплановую встречу и в сильном волнении сообщил, что из Москвы пришел запрос о его югославской подружке, с которой он продолжал переписываться, живя в Восточной Германии. Не ставя Попова в известность, женщина стала активной антикоммунисткой после подавления Советами выступления венгерских «борцов за свободу», дала свидетельские показания о мошенничествах коммунистической партии Австрии во время выборов и в августе 1958 года проинформировала венскую полицию о своих отношениях с Поповым.

Шум вновь поднялся в октябре, когда подвыпивший офицер ГРУ пытался вломиться в ее венскую квартиру, и той пришлось вызвать полицию. ГРУ вновь занялось этой женщиной, и ее отношения с Поповым привлекли внимание начальства. Составляя ответ Москве, Попов вынужден был заняться самокритикой. Он явно преуменьшил число посланных им писем, к тому же сослался на их оперативную необходимость. И Попов и члены его американской «команды» надеялись, что на этом все закончится[684].

В последующие дни на службе у Попова все было как будто по-прежнему. Его даже назначили дежурить в ночь с 15 на 16 ноября, что давало ему доступ ко всем документам опергруппы. (Возможно, это была ловушка.) Наутро Попов получил приказ из штаб-квартиры ГРУ переслать дело американского студента в Москву. Как вспоминает Звезденков, к этому времени КГБ дал знать ГРУ, что Попова необходимо отозвать из Берлина.

И все же пока ни Попов, ни офицеры БОБ не усмотрели ничего странного в том, что его вызывают в Москву для доклада. Никаких разговоров о бегстве с ним не заводили, да и он бы наверняка отказался. Однако, если бы офицеры БОБ знали о грозящей ему опасности, они убедили бы его бежать. А Попов жаждал обсудить с БОБ заявление Хрущева от 10 ноября, ведущее к пересмотру мер, предусмотренных Потсдамской декларацией по Германии и четырехстороннему контролю в Берлине. Встреча заканчивалась, офицеры БОБ уже собрались уходить, а Попов все еще раздумывал о том, какие подарки привезти московским друзьям[685].

Больше Попова в Берлине не видели. 8 декабря председателя КГБ Серова назначили начальником ГРУ. Нам было известно, что Хрущев давно искал повод удалить Серова из КГБ, а тут подоспело дело Попова. В тот же день преданный источник БОБ сообщил, что Валентин Звезденков, ветеран контрразведки КГБ, который, как мы знаем, расследовал дело Попова, улетел в Москву, а жена Попова 17 декабря отправила домой, в Союз багаж.

Под Рождество 1958 года Попов предложил встречу в Москве. Выбранное им место ясно говорило о том, что встреча будет короткой и займет ровно столько времени, сколько требуется для передачи донесения. Однако он не явился. Но встреча все же состоялась в «запасной» день, то есть 4 января, и в его послании было сказано, что он уволен из ГРУ, переведен в запас и отправлен в Калинин ждать новое назначение. Это было сделано под нажимом КГБ, как пояснил Звезденков, чтобы не давать Попову лишнюю информацию, пока КГБ будет выяснять, нет ли у него сообщников и каким образом американцы собирались поддерживать с ним связь в Москве. КГБ продолжал слежку, но Попов об этом не догадывался.

Вторую встречу он назначил на 21 января, сам никаких донесений не передал, но получил послание из ЦРУ. Эту встречу наблюдали агенты КГБ, после чего за Поповым установили круглосуточное наблюдение. Агенты КГБ донесли также, что 3 января 1959 года «американский разведывательный радиоцентр во Франкфурте-на-Майне» начал передавать зашифрованные сообщения агенту в СССР[686].

КГБ сделал перерыв. Для того, чтобы гарантировать получение Поповым новых инструкций перед отъездом из Москвы — в случае, если он не потребует второй мгновенной встречи, — ЦРУ подготовил для него зашифрованное послание в Калинин. Но произошла путаница, и послание было отправлено, хотя Попов запросил личную встречу[687]. Письмо было перехвачено, сфотографировано, вновь положено в конверт и отправлено почтой. И конечно же, расшифровано. Поскольку речь в нем шла о радиосвязи, новых зарубежных адресах и дополнительные вопросы к информации Попова о советских ядерных подводных лодках, оно полностью подтверждало связь Попова с ЦРУ. То, что Попову удалось добыть важную информацию о подводных лодках у ничего не подозревавших подводников, доказывало одно — Попов продолжал представлять собой серьезную угрозу. Руководство КГБ и ГРУ решило арестовать его во время его следующего приезда в Москву[688].

Вечером 18 февраля Звезденков находился в клубе КГБ, когда офицер срывающимся голосом доложил, что начальник управления наружного наблюдения хочет немедленно поговорить с ним. Дело было в том, что Попов встретился со своей любовницей в Серебряном Бору, в зоне отдыха в северной части Москвы, затем будучи застигнутым ее мужем, стремительно бежал — и агенты его потеряли. Естественно, его вскоре вновь обнаружили, однако этот инцидент убедил КГБ, что не стоит рисковать и давать Попову возможность сбежать на Запад. В ту же ночь его арестовали, а дом обыскали. КГБ обнаружил шпионскую технику и письмо, которое Попов собирался передать во время следующей встречи в Москве агенту ЦРУ. Его отвезли в Лефортово и приступили к допросам[689].

На третью короткую встречу Попов явился 18 марта в форме полковника транспортных войск, передал, как обычно, послание, где было сказано, что его перевели в транспортные войска и он отправляется в Свердловск, а также то, что он не сможет воспользоваться данным ему на последней встрече адресом в Берлине и просит московский адрес. Он также передал кое-какую военную информацию, но несопоставимую по значимости с его обычным уровнем. Не считая странной информации, в московском письме и в письме из Свердловска на берлинский адрес были другие сигналы опасности, вызывавшие подозрение, что он работает под контролем. Записи в записной книжке шли от первой страницы и дальше, тогда как обычно Попов заполнял записную книжку с конца. И послание не было пронумеровано, в отличие от предыдущих[690].

Подозрения оказались не напрасными. Едва начались допросы, как Попов во всем признался, однако настаивал на том, что действовал по принуждению и почти не был связан с американцами. КГБ в то же время стояло перед необходимостью выручать тех нелегалов ГРУ, кто продолжал находиться за рубежом под чужими фамилиями. Так как Попов производил впечатление человека податливого, то решили продолжать работать с ним как с агентом-двойником еще несколько месяцев, необходимых, чтобы вывезти нелегалов ГРУ в СССР. Попов, по-видимому, поверил, что, помогая КГБ, сможет облегчить себе наказание.' По крайней мере, Звезденков полагал: сигнала американцам, что работает под контролем, он не даст. Предложение было одобрено, но это означало разрешить Попову встретиться в Москве со связником ЦРУ. Чтобы по возможности сократить число этих встреч, Попов был якобы отправлен служить в Алапаевск, что в Свердловской области. Условия его содержания были вполне приличными — он не должен был выглядеть как заключенный. И хотя его первый контакт с агентом ЦРУ состоялся 18 марта под пристальным, но скрытым наблюдением, все же он был рискован. Звезденков вздохнул с облегчением, когда все прошло нормально.

Вторая встреча с агентом ЦРУ состоялась в Москве 23 июля: Попов получил подробный запрос ЦРУ о ракетных стартовых комплексах. (Очевидно, офицеры КГБ, определившие Попова на Урал, не знали о строительстве там ракетных стартовых комплексов, а аналитики ЦРУ ухватились за эту неожиданную возможность)[691]. 18 сентября Попов получил новые инструкции от ЦРУ о связи в Москве в 107-м автобусе. Однако к этому времени КГБ убедился в безопасности нелегалов ГРУ, так что было принято решение прекратить игру на следующей встрече в октябре[692].