— Да, может быть. В таком случае, значит, я уже давно отжалел самого себя, но все еще не могу примириться с тем, что потерял и Марианну.

— Продолжаешь лгать, потому что человек не может потерять того, чего никогда не имел.

— Ничего ты не понимаешь, — сказал Робер. — Под «иметь» ты понимаешь — спать в одной постели.

И потом примирительно добавил:

— Еще по одной?

— Если хочешь.

Она уже забыла, что хотела уйти, и Робер не считал нужным ей об этом напомнить, и они все говорили о тех же вещах и выпивали по рюмке, а потом опять говорили, и молчали, и официант три раза объявлял, что уже закрывается, прежде чем ему удалось прогнать их с террасы.

Улицы были пусты, и плевки обоих прозвучали медленно, почти торжественно, в мраке и пустоте. Марианна на своих высоких каблуках быстро идти не могла, а Робер лишь сейчас ощутил всю тяжесть своей усталости, да и что было пользы спешить, если некуда идти.

— Не понимаю, почему ты упорствуешь, — заговорил он, когда они вышли на авеню. — Если хочешь, я могу поспать и в прихожей. Не поверю, если скажешь, что у тебя нет прихожей.

— Прихожая у меня есть, но я не могу предложить тебе даже ее.

— А-а, понял. Квартиру занял любовник. Тот — состоятельный и верный.

— Нет у меня любовника.

— Как нет?

— Так — нет. Это ты ведь придумал, а я приняла, потому что противоречить тебе человек не в состоянии.

— А тот, толстый?

— Знакомый без значения.

— И ты назначала встречи, чтобы поговорить о бессмертии души?

— Принимай, как хочешь.

— Принимаю, как ты хочешь. Но не понимаю, почему ты отказываешь мне в квартире?

— Нет, ну ты действительно зануда. И тупой ко всему прочему. Ты что, думаешь: стала бы я мотаться по улице, да еще с тобой — не с другим кем, а с таким, как ты, — если бы у меня действительно было куда идти? Но послушай, дуралей: хоть я и не хнычу и не говорю о крахе, положение у меня — точь-в-точь, как у тебя. У меня нет денег, нет и квартиры, или, вернее, квартира есть, но я не могу туда войти, не уладив один маленький счет…

— Могла бы и раньше об этом сказать.

— Раньше или позже — какая разница?

— Ты стыдишься своей бедности. Бедная, но гордая девушка.

— Ничего я не стыжусь. Просто не люблю нюни распускать, как ты. Только устаешь без толку.

— Не говори мне про усталость, а то ноги у меня начинают болеть вдвое сильнее. Знаешь, если б мне предложили выбрать одно-единственное из всех благ, я бы выбрал светлую комнату с мягкой постелью и бутылкой «кальвадоса».

— Это уже три блага. Ты просто ненасытен, Робер.

Они оказались перед Оперой. Кафе при «Гранд-Отеле» было еще открыто. В свете, падавшем из широких витрин, официанты в белых смокингах разносили закрытые крышками серебряные блюда.

— Могли бы перекусить, — предложила Mарианна, когда они проходили мимо.

— Ты с ума сошла. Один ужин при самом скромном аппетите стоит здесь шестьдесят франков.

— Я не говорю: здесь.

— Да хоть где.

— Хоть где мы можем взять по бутерброду с пивом, если твои пять франков — действительно реальность, а не наглая ложь.

Робер сунул руку в карман — словно желая убедиться, что монеты действительно там, — но не ответил.

Они свернули на Рю-Комартен и зашли в какое-то маленькое кафе, где истратили деньги по плану Mарианны.

— Да, вот если бы нам сейчас и пятнадцать франков за гостиницу найти, то все проблемы на этот день были бы решены, — заметил Робер, допив свое пиво.

Он достал пачку «Голуаз», чтоб закурить, и выругался:

— Пусто!

Марианна досадливо вздохнула.

— А я-то на твои сигареты расчитывала. Ты только в галлюцинациях и силен: «Вот если бы это…», «Да кабы мне предложили то»… Если б вовремя проверил, обошлись бы и без пива.

— Не говори мне, а то я взбешусь. Мог бы поспать и в лесу. Мог бы и не спать. Мог бы даже идти дальше, если бы только были сигареты…

— Встаем! — прервала его она. — Ты и правда одни глупости творишь.

Они вышли и вновь зашагали по бульвару, а потом свернули на Рю-дё-Сез.

— Куда ты меня ведешь? — спросил Робер.

— Обожди здесь.

Она направилась к углу, где стояли две женщины, приостановилась, обменялась с ними несколькими словами, потом исчезла в другой улочке.

Робер прислонился к стене, но легче ему от этого не стало. Он достал носовой платок, постелил на бордюр и сел.

«Если бы мне предложили выбрать одно… Mарианна опять бы сказала, что у меня галлюцинации. Она не знает, она не понимает, что так легче проходит время…. Что после того, как проскитался годы и тысячи километров по этому городу, а не смог добиться ничего, ничего реального, то незаметно привыкаешь к галлюцинациям!»

Робер оперся руками о колени и подпер голову.

«Итак, на чем мы остановились?… Если бы я мог выбрать одно… Что бы я выбрал, в самом деле, если бы мог выбрать одно… Mарианну без сигарет… Или сигареты без Марианны… Трудный вопрос…»

— …да ты спишь! Спит, кавалер, пока я тут с ног сбилась, запасы ему разыскивая.

Робер действительно задремал.

— На, держи!

Марианна подала ему сигарету — немного помятую, но целую. Он зажег ее, жадно вдохнул дым, потом опомнился:

— Это что — всё?

— И деньги на одну пачку. Тебе что, мало?

— Да я ничего не говорю. У проституток взаймы взяла?

— Да. И сигарету, которую ты куришь, тоже. Можешь выбросить.

Робер не ответил. Они снова вышли на бульвар и отправились к «Mагдалине». Церковь темнела в глубине — огромная и мрачная, напоминающая своими тяжелыми колоннами не церковь, а языческий храм.

— Вот, значит, в чем дело, — словно про себя сказал Робер. — Это — твое ремесло. Как я раньше не догадался.

— Не угадал.

— Да, да, это — твое ремесло. Поэтому, значит, ты и вертишься тут, в этом квартале. «Святая Mагдалина». Библейская блудница. Покровительница.

— Не угадал, говорю тебе.

— Да ты что, за идиота меня принимаешь? С чего это какая-нибудь проститутка в сумку к себе полезть соизволит, если ты ей не коллега?

— По твоей логике нельзя знать ни одной уличной женщины, если ты сама не уличная женщина…

— Именно так.

— Послушай, дурень, а ты разве не знаком с массой людей в этом городе, не входя непременно в гильдию каждого из них?

— Это — другое дело. Не увертывайся, Марианна.

— Впрочем, у меня нет ни малейшего намерения тебя разубеждать. Продолжай себе думать, что я уличная, и отшатнись от меня.

— Не вижу связи. Я не говорил, что если это — твое ремесло, то я отшатнусь. Просто хотелось выяснить подробность.

— Для тебя это — подробность?

— Да, более или менее. Допустим, что нет. Но ведь не станешь же ты утверждать, что все эти годы оставалась при одном-единственном мужчине, а не сменила их хотя бы несколько. Значит, вопрос лишь в количестве.

— Ты циник, Робер. Вот ты кто.

— Нет, я просто человек без иллюзий.

Кафе на углу Рю-Руаяль было еще открыто.

— Возьмем сигарет, — предложил он.

— Даже на шлюхские деньги?

— Почему нет. Деньги, говорят, не пахнут.

Марианна сделала гримасу в смысле «ты мне противен» и вошла в заведение.

«В сущности, деньги проституток пахнут. Но это — запах любых женских денег, которые лежат в надушенных сумках. Смешанный запах нечистоты и духов. Значит, разница лишь в качестве духов.»

Марианна зажгла сигарету и подала ему пачку. Робер тоже закурил и вернул пачку ей.

— Оставь у себя. А то будешь просить постоянно…

— Нет, пусть у тебя будут. Так на дольше хватит. Двадцать сигарет — не так уж много, когда они есть. У нас еще вся ночь впереди.

Они пошли вдоль Рю-Руаяль, затем наобум свернули на Фобур-Сент-Оноре.

— Не понимаю, почему ты берешь в расчет только ночь, — сказала Марианна после краткого молчания. — Можно подумать, день после нее у тебя полностью застрахован.

— Днем легче. Можно попросить у приятелей.

— Знаешь что, — осенило Марианну, — у меня идея. Если найду одну личность, то вопрос с гостиницей будет решен. Надо только пройтись до Елисейских Полей.