Весной 1154 года случилась очередная перемена на новгородском столе. 26 марта новгородцы «показали путь» из города сыну Изяслава Мстиславича Ярославу, сидевшему на новгородском княжении пять с половиной лет. Новым новгородским князем, согласно достигнутой договоренности, должен был стать брат Изяслава Ростислав Мстиславич Смоленский или кто-то из его сыновей.

Тут, однако, возникло непредвиденное затруднение. Как оказалось, князь Ростислав Мстиславич и новгородские бояре по-разному смотрели на то, кого именно считать новгородским князем. С формальной точки зрения престол занял сам Ростислав, вступивший в Новгород 17 апреля того же года. Именно так и было записано в Новгородской летописи («…въведоша Ростислава, сына Мьстиславля»)^{303}; очевидно, именно Ростислав целовал крест новгородцам «на всих грамотах Ярославлих», что в глазах жителей города символизировало переход к нему княжеской власти. От его имени издавались и его печатью скреплялись княжеские постановления.

Но сам Ростислав себя новгородским князем, по-видимому, не считал. Он отнюдь не собирался оставлять Смоленск, а на новгородском столе хотел бы видеть своего старшего сына Романа, Во всяком случае, так расценили произошедшее и в Киеве, и в Суздале. «В то же лето выгнаша Изяславича новгородци Ярослава, а Ростиславича Романа посадиша», — читаем в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях^{304}.

Ростислав Мстиславич пользовался в Новгороде безусловным авторитетом. Как мы помним, он и раньше «отвечал» перед братом за новгородские дела, не раз участвовал вместе с новгородцами в совместных военных походах. Так что до времени вопрос о новгородском князе не имел принципиального значения — все равно Ростислав — сам ли, или от имени своего сына — должен был принимать все основные решения, касавшиеся новгородских дел. Но очень скоро вопрос этот выйдет на первый план, и недоразумение между новгородцами и князем обернется открытым конфликтом. И, как мы увидим, князь Юрий Долгорукий умело воспользуется этим для восстановления своей власти над Новгородом.

Что же касается Ярослава Изяславича, то он недолго оставался без собственного княжеского стола. Летом того же 1154 года умер брат Изяслава Мстиславича Святополк, княживший во Владимире-Волынском. Это, очевидно, случилось во время похода Юрия в Вятичскую землю: Святополк как раз и направлялся из Волыни на помощь брату. По словам летописца, узнав о его внезапной кончине, Изяслав «плакася по брате своем, и потом посла… Ярослава, сына своего, Володимирю княжить».

Очень скоро Ярослав Изяславич зарекомендует себя как сильный и энергичный князь. Вместе со старшим братом Мстиславом он будет не без успеха воевать против Юрия Долгорукого, а впоследствии попортит немало крови его сыновьям, в том числе и самому Андрею Боголюбскому. Пока же он занял княжеский стол во Владимире на Волыни — городе, который занимал особое место в судьбах Изяслава Мстиславича и его потомков. Подобно тому, как Суздаль был оплотом Юрия Долгорукого, его главной экономической и военной базой, Волынь обеспечивала Изяславу и Изяславичам устойчивость и стабильность в Русской земле: именно сюда они могли уйти из Киева в случае поражения и именно отсюда начинали борьбу за киевский престол.

Между тем дни самого Изяслава Мстиславича были сочтены. В сентябре того же 1154 года он тяжело заболел[109]. Болезнь была затяжной, оправиться от нее князь уже не смог 13 ноября, «в неделю на ночь… на Филипов день», то есть вечером в канун дня святого апостола Филиппа, Изяслав Мстиславич скончался[110]. На следующий день его со всеми полагающимися почестями и в присутствии множества народа погребли в церкви Святого Феодора в киевском Феодоровском монастыре, основанном его отцом, князем Мстиславом Великим.

Кончина князя была безвременной. Он умер раньше своих дядьев — и не только Юрия, но и совсем уже старого Вячеслава. Последний, глядя на гроб с телом племянника, с горечью восклицал: «Сыну, то мое было место»; но тут же добавил с плачем: «Но пред Богом не что учинити!»

Князь Изяслав Мстиславич оставил по себе добрую память не только среди киевлян, но и среди жителей других южнорусских областей, особенно «черных клобуков». Его действительно любили и потому искренне оплакивали[111]. «И плакася по нем вся Руская земля и вси чернии клобуци, — писал киевский летописец, — яко по цари и господине своем, наипаче же яко по отци». Самого Изяслава автор летописи называл «честным, и благоверным, и христолюбивым, славным».

Созданная им политическая система обеспечила ему великокняжеский престол. Она же должна была закрепить престол за его ближайшими родичами, князьями «Мстиславова племени». В общем, Изяслав продолжал ту династическую политику, которую выработали его дед Владимир и отец Мстислав, только с учетом новых условий, сложившихся в связи с притязаниями на Киев Юрия Долгорукого. Еще при жизни он позаботился о последующем переходе киевского престола к брату Ростиславу. Последний владел своей «частью» в Киевской земле и формально считался соправителем брата[112].

Но преемственность власти и законность ее перехода от Изяслава к Ростиславу мог обеспечить только старейший на тот момент представитель «Мономахова племени» князь Вячеслав Владимирович. Он еще прежде объявил Ростислава своим «сыном», наравне с Изяславом, а тот, в свою очередь, признал его «отцом». Теперь же, после Изяславовой смерти, это необходимо было подтвердить особым соглашением. Сложность ситуации, однако, заключалась в том, что престарелый и совершенно беспомощный Вячеслав никакой реальной силой не обладал. Его ни на день нельзя было оставлять в Киеве одного, ибо удержать город без посторонней помощи он был не в состоянии. Ростиславу же требовалось время для того, чтобы добраться до Киева из Новгорода, где он тогда находился.

Между тем старший сын Изяслава Мстислав, князь деятельный и сильный и уже не раз доказавший это на поле брани, вскоре после погребения отца покинул Киев и уехал в Переяславль. Объяснялось это просто: Мстиславу нужно было заботиться прежде всего об обороне собственного города. Но, кажется, он и не горел особым желанием отстаивать в Киеве интересы Ростислава. Во всяком случае, очень скоро мы столкнемся с явным проявлением непонимания между племянником и дядей.

Отъезд Мстислава поставил князя Вячеслава Владимировича в затруднительное положение. Опасности приходилось ожидать с двух направлений. Во-первых, конечно же от Юрия Долгорукого, Не было никаких сомнений в том, что суздальский князь воспользуется смертью племянника и попытается реализовать свои права на «отчий» и «дедов» стол. Во-вторых, права на Киев мог предъявить князь Изяслав Давыдович, старший в роду черниговских князей. И если учесть, что до Чернигова весть о переменах в Киеве должна была дойти гораздо быстрее, чем до Суздаля, то именно от Изяслава исходила главная опасность.

Все так и случилось. Узнав о смерти Изяслава Киевского, Изяслав Давыдович, «не устряпав ништо», то есть ничуть не медля, явился под Киев. Однако меры предосторожности на этот счет были приняты заранее. В город Изяслава не пропустили, задержав на перевозе через Днепр. На прямой вопрос князя Вячеслава Владимировича, зачем он приехал и кто его звал, черниговский князь отвечал, что он приехал оплакивать умершего, ибо не присутствовал на его похоронах: «Аче есмь тогды не был над братом своим, а повели ми ныне, ать оплачю гроб его». Но Вячеслав в словах князя заподозрил недоброе. Он очень боялся, что одно только появление Изяслава Давыдовича в Киеве — даже без войска — приведет к мятежу и перевороту и он не сумеет удержать власть в своих руках. Кажется, эти опасения были напрасными, ибо Давыдович не имел в Киеве сторонников. Но слишком уж памятны были Вячеславу минуты унижения от киевлян во время его недолгого пребывания в Киеве летом 1150 года. И Вячеслав, посоветовавшись с дружиной и с молодым князем Мстиславом (тогда еще находившимся в Киеве), отказал черниговскому князю. Тому пришлось возвращаться обратно в Чернигов.