Домики для туристов, расположенные внутри таких дворов народ остроумно окрестил «курятниками». Слово это народу понравилось и очень быстро прижилось. Если вы живёте в «курятнике», удобства, — т.е. туалет, душ и кухню — вам придётся искать не в самом доме, а во дворе, и являются они общими для всех постояльцев.

При этом сами дома могут быть очень разными по размеру и степени комфортности, так же, как и самих домиков, во дворе может быть и два, шесть, или все восемь, а туалеты и душ могут быть или один на пятнадцать отдыхающих или три на десять.

Курятники представляют собой идеальную модель коммунального быта, и невозможно предсказать, какая именно весёлая компания будет расхаживать здесь по двору, когда вы вздумаете здесь поселиться.

Очень многое в организации коммунального быта зависит от постояльцев. Идеальные туристы могут подолгу вовсе не появляться во дворе, отправляясь попеременно то на пляж, то на экскурсию, то бродя у подножия гор в поисках сочной ежевики.

Но иные жильцы-домоседы, презрев все южные красоты и достопримечательности, могут толкаться во дворе днями и вечерами. Видимо, приезжают они на курорт с единственной целью — сменить обстановку, а многочасовое топтание в чужом дворе вполне отвечает этой цели.

Такие жильцы, как правило, всегда находят себе множество интересных занятий, не выходя за забор дома. Они то до блеска намывают хозяйские кастрюли, то мелко и тщательно нарезают овощи, чтобы потом долго и упорно тушить их в высокой сковородке или придумывают ещё что-нибудь в том же духе. В общем, дел невпроворот. А как же Чёрное море? А что море? Оно же не убежит!

На этот раз в абхазском дворе, прилегающем к домику, в котором меня угораздило остановиться, народ подобрался очень домоседливый и хлопотливый. Судя по всему, Чёрное море, сине-зелёные горы и уж тем более экскурсии постояльцев совершенно не интересовали. А складывалось такое впечатление потому, что маленькая тесная кухня с плитой из четырех конфорок никогда не пустовала. Там до самого глубокого вечера варили, жарили и парили попеременно то одна, то другая семейная пара. Причём под семейной парой здесь приходится подразумевать и заботливую мамашу с семнадцатилетним сыночком, и немолодых супругов, и вообще кого угодно.

Счастливчики, успевшие вовремя захватить газовую конфорку, с блаженным выражением лица помешивали своё варево, менее удачливые, переминаясь с ноги на ногу, ожидали очереди захватить вожделенную плиту. Приятный досуг на кухне разбавлялся разговорами о ценах на перец, о вкусе томатов или о том, до чего же некачественные сейчас продают кофеварки.

А Чёрное море шумело себе и плескалось невдалеке от коммунального двора. Оно, кажется, и в самом деле никуда не собиралось убегать. А вот горячее молоко на плите убежать может, да и баклажаны пригорят, только зазевайся.

Во дворе, как всегда, шумят хозяйские и приезжие дети. У хозяйки нашего двора около пяти или больше детей. Сейчас в наличии только трое — двое маленьких и один большой ребёнок.

Этот шумный, суетливый, пропахший кухней двор мне перестал нравиться уже к концу второго дня. Но деньги за одиннадцать дней заплачены вперёд, а скандалить с хозяйкой, от одного взгляда на которую становилось ясно, что она скорее расстанется с жизнью, чем с внесенной вперёд оплатой, не хотелось. Тем более, что я изрядно устала за длинный рабочий год и нервы и без того были порядком истощены. Да ведь и вожделенное Чёрное море всё-таки совсем рядом с этим суетливым двором. Краешек моря виден даже из моего окошка в комнате на втором этаже, в которой я поселилась. Лишь чуть-чуть приоткрыв окно, можно слушать, как шумит море.

Соседи 

Постояльцы в нашем дворе подобрались самые разные.

Одна рыжеволосая женщина с мужем и двумя детьми приехала на двадцать пять дней. Муж рыжеволосой уехал домой через две недели, потому что отпуск у него закончился. Выглядел муж скромно, пристойно, — однако на его лице читалось недовольство. Судя по всему, не нравился ему весь этот отдых на море, — а приехал он сюда просто потому, что жена настояла, и потому, что так будет лучше для детей. Вот, крепясь изо всех сил, он терпеливо отбывал отпускную повинность.

Была среди обитателей двора женщина из Воронежа по имени Лена, которая приехала сюда с семнадцатилетним сыном, — довольно спокойная, но в то же время бойкая. Лена приезжает в Новый Афон с сыном третий раз подряд, и поскольку они всё здесь уже видели-перевидели, то в этот приезд занимались главным образом — она приготовлением пищи на общей кухне, он — поглощением всего, что мать ему приготовила.

Был ещё одинокий надрывный певец-самоучка, который, однажды взяв в руки гитару, уже не мог остановиться. Он очень громко выкрикивал слова какой-нибудь популярной в 80-е годы прошлого века песни, которую, несмотря на перевранный мотив, иногда всё же можно было узнать. Однажды среди безумных воплей певца мне даже удалось уловить слова одной из самых любимых моих песен — «Плот» Юрия Лозы. Я даже загрустила, так мне стало жаль исковерканной песни.

К сожалению, каждый вечер, когда, видимо, силы зла постепенно набирали силу, доморощенный певец неизменно начинал свой концерт. Приходилось терпеть его надрывные вопли и с надеждой ждать, пока кто-нибудь не прервет творческий порыв самоучки. Самостоятельно я на такое решиться не могла, смелости не хватало. Но, к счастью, добровольцы, как правило, находились. Причём доносили они свою просьбу до певца обычно очень деликатно. Одни вежливо ссылались на разыгравшуюся головную боль, другие сетовали, что у них ни с того ни с сего заложило уши. А третьи попросту сообщали, что вспомнили наконец-то — время-то уже позднее и неплохо бы лечь спать. Так или иначе, а в конце концов, надрывный певец прекращал орать, и во дворе становилось немного повеселее.

Был ещё одинокий полный жилец средних лет и очень скромного поведения. С утра он уходил на рынок, потом на море, потом ещё куда-нибудь… В десять часов он неизменно ложился спать и спал так крепко, что через стенку я слышала его ровный, нераздражающий храп.

Дама с серёжками 

А потом появилось странное трио из Урала. Состояло оно из боевой женщины средних лет, её матери и сына-подростка. Боевая женщина обладала буйным характером, она то и дело сочно материлась и, постоянно куря на ходу, стряхивала пепел во всё, что попадалось под руку. Её густые светлые волосы были собраны в высокий лошадиный хвост. Лицо было бы красивым, если бы не какая-то безуминка и истеричная воинственность в глазах.

Мать боевой женщины вообще сразу поразила моё воображение. Одевалась она всегда парадно и безвкусно, держалась надменно, словно боялась себя расплескать, разговаривала мало и сквозь зубы.

Выражение лица этой молодящейся, блестящей от крема женщины с прямой спиной всегда оставалось капризно-горделивым. Ярко напомаженные, поджатые в тонкую ниточку губы, то и дело искривлялись в презрительную гримасу. Вот встанет, как столб, на кухне, где наши кулинары-энтузиасты жарят и парят во всю, вскинет гордо мутно-серые маленькие глазки и, скрестив руки на груди, стоит в позе надзирателя. Я сразу же испытала острую неприязнь к этому созданию. Впрочем, однажды, пытаясь как-то избавиться от этого необъяснимого, неприятного чувства, я решила сделать комплимент молодящейся даме.

— Надо же какие у вас сережки красивые! — льстивым голосом сказала я, столкнувшись с ней как обычно в дверях душа.

Надо признать, сережки у этой подтянутой, с толстым слоем крема на лице дамы и в самом деле были красивыми, — длинные, блестящие с голубым камнем. Выдержав небольшую паузу, дама снизу вверх холодно посмотрела на меня и, наконец, изрекла тоном прокурора:

— Эти сережки я заказала в Гоа. Вы ведь знаете мастера Ратмура из Гоа?