Первое время она приходила с работы, закрывалась в своей комнате, ложилась на кровать, лицом в стену. И ревела. Мама уговаривала ее уволиться. Сидела рядом, гладила по спине и увещевала: «Люся, ну не мучай себя так. Не всякому эта работа подходит. Что ж делать, если ты у меня такая… чувствительная». Ей было двадцать два. Наивная, не видавшая в жизни настоящего горя. Тепличный цветок, выращенный бабушкой и мамой.

Она не уволилась. Не понимала, почему. Что-то внутри уперлось, необъяснимое. Но она осталась. Что самое удивительное, так и не смогла обрасти панцирем равнодушия. Со временем острота восприятия притупилась. Она насмотрелась всякого, разных детей, разных родителей. Стала воспринимать все это спокойнее. Убеждала себя, что от ее эмоций пользы нет. А вот от ее спокойствия, собранности и умений есть польза, да еще какая. Впрочем, слезы и срывы все равно случались, но гораздо реже. Мать, так и не сумев убедить, в сердцах называла ее «сентиментальной коровой». Но даже это не заставило Люсю бросить работу во «Фламинго». Только ей быстро пришлось перейти на полставки, потому что кушать надо, лекарства бабушке покупать надо, а из них троих зарабатывать реально могла только она. Бабуля вообще на пенсии, у матери доход понятно какой — процедурная сестра в поликлинике.

Так вот и жила. С утра — дети, маленькие больные человечки, нуждавшиеся в ней. Детские лица с синдромом Дауна, которые ни с какими другими лицами невозможно перепутать. Висящие безвольными плетьми маленькие ручки и ножки. Или, наоборот — скрюченные гипертонусом. Инвалидные коляски, в которых привозили детей постарше. Скошенные набок рты и стекающая по подбородку слюна. Такой была ее первая половина дня.

А потом — на машину, и по чужим домам. К состоятельным, умеренно обеспеченным или просто очень нуждающимся в ней людям. Там все чуть более благополучно, но горе, недуги и проблемы бывали и там. И так до позднего вечера. Вернуться домой, сил только на час бодрствования, от силы. И — провалиться в сон. И все равно — не выспаться.

— Спасибо вам, — вот и очередной сеанс завершен, мама Полины берет дочь на руки. — Поля такая спокойная после вашего массажа.

— На здоровье, — дежурно отзывается Людмила, наблюдая, как мать одевает девочку. У Полины молодая, очень симпатичная мама. И такой же молодой и приятный папа. А еще у Полины синдром Дауна.

Молодая красивая пара. У них мог бы родиться такой же очаровательный хорошенький ребенок. А вместо этого… Больше всего Люсю по-хорошему удивлял папа Полины. Она пару раз видела, как он обращается с дочерью. Как-то очень искренне, с любовью. Мать — это понятно, материнский инстинкт заставляет мать любить ребенка любого — больного, инвалида, это сильнее матери. Как правило, так. Но мужчина… Сколько она знала, видела, слышала таких историй за время работы во «Фламинго». Когда мужчина без малейших раздумий уходит из семьи, оставляя жену с ребенком, который посмел родиться не совсем здоровым. Или — совсем не здоровым.

Здесь было приятное исключение. Отец остался. Не бросил и во всем помогал жене. Они оба были такие… Люся не могла не думать об этом. Она сто раз представляла себя на месте матерей этих детей, даже несмотря на отсутствие собственного материнского опыта. Что бы она почувствовала, если бы родила такого ребенка? Как бы себя потом вела? И, глядя на эту молодую симпатичную пару, на двух обычных людей, которые с потрясающим достоинством и самоотверженностью приняли то, что с ними случилось, она говорила себе: «Вот так. Вот это — достойный пример. Так надо. Только так».

Она прощается с мамой Полины. Это был последний клиент во «Фламинго» на сегодняшний день. Сейчас перекусить чего-нибудь и в машину, зарабатывать реальные деньги.

— Георгий Александрович! Глазам своим не верю!

Ну, это же надо было такому случиться, что первым в офисе он попался на глаза Ларисе Юрьевне, главбухше. А с другой стороны, рано или поздно все равно придется с ней пересечься, не сейчас, так позже.

— Ларочка! — он шутливо прикрывает глаза. — Я не видел тебя пару месяцев и забыл, как ты ослепительна!

— Гоша, Гоша… Ты все такой же! — довольно улыбается она.

Лариса Юрьевна и в самом деле ослепительна. На тонких пальцах штук пять колец в совокупности. Крупные серьги, пара цепочек. Все это золото блестит, слепит. Эта женщина лишена малейшего вкуса в одежде, по мнению Гоши. И сердца тоже. Вместо сердца у нее калькулятор. Зато у нее есть мозги, и это кое-что искупает.

— Как ты, Георгий? Как здоровье? — Лариса Юрьевна сочувственно похлопывает его по плечу — ее статус позволяет ей многое. А Гоша безмятежно улыбается, хотя внутренне кривится. Кажется, Лариса состоит из одних углов — болезненно худая, вечно на диетах. Острое все — локти, колени, нос. Даже косая челка, длиннющие, в каких-то немыслимых нарисованных цветах ногти, даже острые носки туфель и ассиметричный край юбки. Не женщина — дикобраз какой-то! Как с ней Гришка спит? Колется же наверняка! Гоша усмехается своим мыслям.

— А что нам, кабанам? Все в порядке!

— Это ты-то кабан? — Лариса выгибает густо нарисованную бровь.

— Ну… кабанчик! — смеется Гоша. Ему не привыкать иронизировать над собой. — В общем, готов вернуться в строй и помочь тебе нести тяжелое бремя финансовой ответственности. Вот сейчас со своими девчонками переговорю, в курс дела меня введут. И к тебе приду. Кофе угостишь?

— Конечно, — Лариса скупо усмехается, в светло-голубых глазах — лед. Привыкла за два месяца быть единоличной финансовой королевой. Что ж, придется отвыкать.

Кивнув на прощание, он проходит дальше по коридору и открывает своим ключом дверь кабинета, рядом с которым солидная табличка: «Жидких Георгий Александрович. Финансовый директор».

— Георгий Александрович!

— Яна Аркадьевна! А что так официально?

Со своей правой рукой, Яной Карачевой, он мог позволить себе и фамильярное обращение, и даже объятье и поцелуй в щеку.

— С непривычки, Гош. Как ты?

— Снова в строю, — усмехается он. Наедине они с Яной на «ты». Так проще. При других сотрудниках, разумеется, все было официально. — Как тут вообще без меня? Как Лариса себя вела?

— Как и ожидалось, — Яна устраивается напротив него, с другой стороны стола. — Война, Гош. Пока тихая и партизанская.

— Ну и ладно. Нам сейчас не до открытых военных действий.

— Как скажешь, мой генерал.

Яна — умница. Умница и красавица. Миниатюрная красавица блондинка с фигурой-статуэткой. Гоша всегда во всеуслышание заявлял, что к себе в финансовую службу сотрудниц исключительно по фигуре выбирает. И окружающие ему верили и могли думать все, что угодно. Но девчонки у него были все как на подбор — одна другой краше. А еще — умнички. Только он это не афишировал.

С Яной они понимали друг друга с полуслова. И именно поэтому ей сразу пришлось осознать, что с шефом ничего не светит. Хотя Яна была бы не против, он это видел. Но Гоша ошибок брата не повторял. Никаких романов на работе. Не смешивать бизнес и личное. Одного раза… хватило. Личного и вне работы — достаточно.

Яне было грех на него жаловаться. Служебного романа у них не приключилось, но Гоша был хорошим начальником. Входил в ее положение матери, в одиночку воспитывающей сына-школьника. Не требовал невозможного. Не забывал вознаградить за действительно хорошо сделанную работу. В общем, у них было полное взаимопонимание, Яна была его человеком. Его союзником. На будущее.

С заместителем Гоша просидел пару часов. После заперся в кабинете, открыл окно. Гришка, если узнает, втык ему даст за курение на рабочем месте, это запрещалось всем без исключения, даже ему — финансовому директору, брату генерального. Но на улицу идти — не хочется, нет желания ходить по лестницам, видеть кого-то. Наверняка масса желающих с ним пообщаться. А ему надо подумать.

Щелкнул зажигалкой, затянулся, выдыхая дым в морозный воздух. Ручка двери дернулась. Его нет. Для всех, всех без исключения кабинет пуст. Георгий пока не готов к общению. Он должен выработать стратегию.