В основном же русицизмы внедряются в беларуский язык в тех случаях, когда русифицируемые беларуские слова имеют совсем другие корни, нежели соответствующие им русские. Это во-первых. Во-вторых, когда беларуские слова и соответствующие им русские хотя и имеют общие корни, но рознятся своей структурой, то есть этимологическим строением; в-третьих, когда беларуские и русские слова с общими корнями и общим этимологическим строением рознятся семантически. Во всех трёх случаях беларуские слова, которые теми или иными элементами отличаются от русских, механически выбрасываются из словарного запаса беларуского языка и столь же механически заменяются русскими.

…В свете всего сказанного ответ на вопрос, какова конечная цель языковой политики Советского Союза, становится однозначным. Эту цель назвал всё тот же Н. Круковский:

По вполне понятным причинам Круковский «забыл» добавить, что это «грядущее лексическое единство» основывается исключительно на базе русского языка, а не за счёт взаимовлияний, взаимодействия всех языков Советского Союза. На практике только нерусские языки вынуждены «развиваться», «совершенствоваться», «обогащаться», опираясь на язык великого русского народа, Ему же нет нужды «обогащаться» за чей бы то ни было счёт!

Тем, кто незнаком со всеми аспектами политической жизни СССР, может показаться весьма странным и непонятным, что не только партийные «просветители», но и специалисты, языковеды единодушно утверждают, что явная русификация беларуского языка — естественный процесс. Мало того, полезный для него. Так, кандидат филологических наук А. Аксамитов, который уже цитировался нами, после своих аргументов в защиту чистоты и самобытности беларуского языка вдруг приходит к выводу, несовместимому с его собственными высказываниями:

Те же утверждения встречаем и у Круковского:

Думается, ни Аксамитов, ни Круковский сами не верят в то, что говорят, однако вынуждены принести непременную дань коммунистической идеологии.

Как не раз уже было нами подчеркнуто, многие беларуские писатели и поэты смело противостоят русификации родного языка. И они не одиноки — их поддерживают учителя и студенчество. Это противостояние стало наиболее явным и решительным в годы, когда началась послесталинская «оттепель» (1956–57 гг.), после развенчания культа личности Сталина.

Если сравнить господствующий в БССР, узаконенный литературный язык — язык научной, политической, технической и пропагандистской литературы, включая язык периодической республиканской печати — с языком беларуской художественной литературы, то нельзя не увидеть, что это во многом разные языки, настолько язык художественной литературы, хотя и он изрядно засорён русицизмами, отличается от языка прочих текстов. Художественная литература, защищаясь от русицизмов, смирилась лишь с теми из них, которые сделались общепринятыми и полностью вытеснили соответствующие им беларуcкие грамматические формы и слова.

Так, кроме русицизмов, навязанных реформой 1933 года, в языке художественной литературы возобладали такие русицизмы, как, например, форма родительного падежа множественного числа имён существительных женского рода — «непрыемнасцей», «магчымасцей» (беларуское окончание — «яў», а не «ей»: «магчымасцяў», «непрыемнасцяў»). Плод русификации — лишённые беларуских окончаний формы деепричастий именительного падежа единственного числа: «падбіт», «зроблен», «узят». По-беларуски — «падбіты», «зроблены», «узяты».

Русицизмами являются также синтаксические формы дополнений в винительном падеже вместо родительного, когда глаголы, которым подчиняются эти формы, употреблены с отрицанием. Если говорить о лексике, то здесь русицизмов уйма: укоренились в языке художественной литературы такие, например слова, как «ачаг», «аплот», «знешній» (вместо беларуского слова «вонкавы»), «рабяты», «урач», «аб’ява», «беззаветны», «шэсце» (чуточку видоизмененное русское слова «шествие»), «член», «чарціць» и т. п.

Но есть и отрадные примеры. Так, в художественных беларуских текстах поныне нет чуждых беларускому языку форм деепричастий настоящего времени действительного залога, образуемых из возвратных глаголов («пачаўшыйся», «адбыўшыйся»),— хотя в официальном газетно-журнальном языке эти формы бытуют на правах нормы. Не встретишь в языке художественной литературы и таких русицизмов, как «састаў», «здзелка», «каварны», «мяцеж», «плацёж», «прадставіць» и т. д.

Изучая тексты беларуской художественной литературы, можно проследить на конкретных примерах сам процесс русификации, увидеть, как это делается. Сперва то или иное русское слово появляется в официальном языке изредка, как бы спонтанно, и употребляется параллельно с соответствующим ему беларуским словом. Например, вот уже несколько лет наряду с беларуским словом «танны» (дешёвый) стало время от времени появляться чисто русское по происхождению слово «дзяшовы», которое, мелькая иногда в газетах и журналах, в язык художественной литературы пока не проникло. Но, думается, что с ним произойдет то же самое, что с такими русицизмами, как «папрок» (упрёк) и «поезд».

В официальном языке «папрок» и «поезд» употребляются параллельно с их беларускими адекватами «дакор» и «цягнік», однако последние употребляются гораздо реже. И, напротив, в языке художественной литературы слова «дакор» и «цягнік» встречаются во много раз чаще, нежели «папрок» и «поезд». Есть множество других примеров, которые говорят о том, что употребление того или иного русицизма в языке художественной литературы всего лишь вынужденная дань писателя официальному направлению, а не тенденции самого языка, не тенденция автора.

Изучая тексты беларуской художественной литературы, можно проследить на конкретных примерах, как писатели в процессе редактирования своих произведений при подготовке их к отдельному изданию после опубликования в журнале избавляются от русицизмов, допущенных в первоначальной публикации. Как правило, русицизмы эти отбрасываются авторами и заменяются исконно беларускими словами и грамматическими формами.

Писатели стремятся сохранять чистоту родного языка, но положение их сложное: политика русификации требует от них, чтобы они избегали «узких провинциализмов», «архаизмов», якобы искусственно созданных беларуских «неологизмов», что на практике приводит к отрыву от живого языка народа, из которого художественная литература черпает свое богатство. В результате отрыва от народной языковой стихии язык современной беларуской художественной литературы оскудевает, становится бедным и бесцветным. И всё же он, несмотря ни на что, выгодно отличается от официального языка не только гораздо меньшим количеством русицизмов, но и стремлением сохранить животворную связь с глубинным народным языком. Пока что в языке беларуской художественной литературы присутствует немало глубинных народных слов и выражений, в том числе «провинциальных», которые обогащают языковую палитру.

Беларуский автор В. Красовский, приводя немало примеров порочных переводов, сделанных с русского языка на беларуский в республиканских газетах и в БЕЛТА, указывает и основную причину такой порочности: