Так, уже на следующий день после сформирования, 22 февраля, ВРШ разогнал собравшееся на свой первый съезд губернское народное собрание, организованное по инициативе правых эсеров, выдвинувших на этом форуме лозунг политической борьбы с советской властью и возобновления работы Всероссийского Учредительного собрания. А 23 февраля тот же военно-революционный штаб предотвратил попытку вооруженного мятежа со стороны офицеров местного гарнизона, пытавшихся, как мы уже указывали выше, во время похорон жертв декабрьских боёв напасть на большевистское руководство города и уничтожить его. После так и не состоявшейся акции последовали первые многочисленные аресты, с неизменной периодичностью продолжавшиеся и в последующий период.

Так, 29 марта в Иркутске был раскрыт ещё один офицерский заговор, на этот раз в поддержку атамана Семёнова, организовавшего в марте новую попытку наступления своих отрядов на Читу. В результате проведённых арестов за решёткой Тюремного замка оказались многие участники предполагавшегося выступления, в том числе и его руководители: капитан Ключарёв, поручик Нахобов и известная ещё по участию в корниловском мятеже баронесса Гринельская. В руки чекистов попали в тот период также и некоторые секретные документы, свидетельствовавшие о связях иркутских подпольщиков не только с Семёновым, но и с японскими тайными агентами[193]. Так, в частности, когда в мае им удалось арестовать одного из ещё оставшихся к тому времени на свободе руководителей офицерского подполья — подполковника (полковника) Дитмара[194], в его бумагах при обыске они обнаружили письмо, напрямую свидетельствовавшее о наличии некогда прочно налаженных контактов офицерского сопротивления Иркутска с официальными японскими представителями в городе[195].

Таким образом, можно констатировать тот факт, что в мае в иркутском городском подполье осталась лишь эсеровская по своему основному составу организация, насчитывавшая в поредевших рядах всего около 300 человек нелегалов. Однако и эта структура имела массу проблем, и самая главная из них состояла в острой нехватке финансовых средств. Единовременное денежное вспомоществование, сделанное во время посещения Иркутска то ли председателем Областного правительства Дербером, то ли военным министром Краковецким, а может быть, и ими обоими, быстро иссякло, а новые поступления от правительственных структур приходили в Иркутск весьма нерегулярно. Некоторую финансовую поддержку, как мы уже отмечали, нелегальным организациям Восточной Сибири по просьбе военного министра Краковецкого оказывал в период дружеских отношений со ВПАС разбогатевший на иностранных «инвестициях» Семёнов.

Однако вскоре отношения атамана-диктатора и сибирских министров-демократов в силу непримиримых политических противоречий оказались основательно испорчены, и 15 апреля из Харбина в адрес сибирских подпольных организаций была направлена правительственная директива о разрыве всяческих, в том числе и финансовых, отношений с Семёновым. В результате этого иссяк последний источник денежного довольствия, и эсеровские подпольные структуры Восточной Сибири и Иркутска в частности по вполне понятным причинам сильно поредели в тот период. В своём майском донесении в Харбин Николай Калашников, как видно, с большим сожалением констатировал: «В погоне за деньгами, чтобы не губить дела, мы здесь мечемся во все стороны. Готовы идти на всякие уступки».

И всё это в условиях, когда в Иркутске скопилось чрезвычайно большое количество возвращавшихся с фронта офицеров. Помимо местных, в городе находились ещё и те, кто вынужденно задерживался здесь не в состоянии получить «визу» у местных властей для выезда на Дальний Восток. Такой выезд был сначала весьма ограничен для бывших военных, а потом и вовсе, после 10 мая, запрещён[196], причём не только для офицеров, но и вообще для всех частных лиц. По заявлению Калашникова желающих бороться с большевиками среди попавших в карантин людей имелось более чем предостаточно, и он в случае необходимости мог сразу поставить под ружье дополнительно около 450 человек. Однако задействовать всех желающих в текущих оперативных мероприятиях не представлялось возможным, поскольку для этого пришлось бы расширять список «штатных сотрудников», а достаточных средств у организации не было.

Единственным реальным источником поступления дензнаков для иркутской подпольной организации могли стать в тех условиях местные представители торгово-промышленного класса, именно им в условиях крайней нужды и собирался Калашников «идти на всякие уступки», дабы хоть как-то поправить материальное положение членов нелегальных боевых групп. Однако все попытки наладить контакт с иркутской буржуазией потерпели полное фиаско и, в первую очередь, по той простой причине, что помогать эсерам-социалистам в финансовых кругах Иркутска никто не собирался.

Но тут, что называется, как нельзя кстати в город прибыла корниловская делегация, и прапорщик Калашников, решив прибегнуть уже к последнему средству, обратился к генералу Флугу с просьбой — уговорить местную буржуазию выделить хоть какие-то деньги на нужды антибольшевистского подпольного движения. И эта его просьба не осталась без ответа. Василий Егорович согласился поучаствовать в переговорах и через посредство уже знакомых ему деятелей правого лагеря, Д.А. Кочнева и И.П. Коко-улина сумел, видимо, под свои личные гарантии вытребовать 35 тысяч рублей (чуть более 5 миллионов по современному курсу), которые и передал организации Николая Калашникова.

Возможно, для того, чтобы покрыть образовавшиеся долги, а возможно и для решения каких-то других финансовых проблем, Флуг в своих двух отчётах[197], отправленных из Иркутска через Омск в Добровольческую армию юга России, сделал запрос на 100 тысяч рублей. Однако эти отчёты попали в июне не в руки генерала Корнилова, уже покойного к тому времени, а в штаб генерала Алексеева, изначально, как мы уже знаем, сдержанно относившегося к сибирскому вопросу. Таким образом, становится, возможно, вполне очевидной реакция Алексеева на просьбу Флуга.

Вместе с тем остановить миссию уже было нельзя, и Флуг всё-таки продолжил свою кипучую деятельность, по-прежнему используя в этих целях всё еще не меркнущий авторитет Лавра Георгиевича Корнилова (о его смерти никто ещё не знал тогда в Сибири). Пробыв ровно три недели в Иркутске, Василий Егорович «со товарищи» сумел поспособствовать укреплению городской эсеровской (потенциально политически враждебной, ну что же делать) организации. Финансовая подпитка, осуществлённая при содействии Флуга, позволила несколько расширить количественный состав военизированной группировки, доведённой до размеров одного четырёхротного батальона. Во главе всей вновь созданной военной организации находился так называемый «коллектив» коалиционный, в чисто революционных традициях, орган, состоявший из четырёх молодых офицеров невысокого воинского звания, по всей видимости, членов эсеровской партии, и одного (беспартийного) кадрового штаб-офицера царской армии. Последним, предположительно, являлся полковник Эллерц-Усов, он, кстати, к концу мая, вместо прапорщика Калашникова возглавит центральный военный штаб подпольных организаций Восточной Сибири. Многие исследователи и в данном назначении усматривают руку эмиссаров Добровольческой армии, что, однако, не бесспорно.

Как раз в период пребывания делегации в Иркутске новое наступление частей атамана Семёнова достигло значительных успехов на Забайкальском фронте. Флуг, применив свои академические штабные навыки, помог иркутским подпольщикам составить план действий на случай прорыва семёновских отрядов к Кругобайкальской железной дороге. Дело в том, что правительство Центросибири, не на шутку обеспокоенное активностью мятежного казачьего атамана, предприняло ряд мер для организации обороны в районе разъезда Култук. Именно здесь находилась восточная оконечность теперь уже не действующей Кругобайкальской железной дороги[198]. С этой целью из Омска в Иркутск был вызван перешедший на службу к большевикам генерал Александр Таубе, имевший богатый опыт по строительству оборонительных сооружений.