При этом днём во вторник нахалу и кривляке мессиру Песте нежданно-негаданно улыбнулась капризная Фортуна. Знать, Юпитер в его гороскопе вошел Дом удачи или Сатурн был в изгнании. Как бы то ни было, сложившаяся в этот день редчайшая конфигурация небесных светил привела к тому, что бесстыжий гаер внезапно заметил ненавистного Дальбено, направляющегося к молельне герцогини, где её выхода ожидали несколько фрейлин. Вскоре шут увидел, как от них отделилась донна Франческа Бартолини и, обмахиваясь веером, устремилась в сад. Туда же, якобы случайно, направил шаги и астролог. Чума шмыгнул за дерево и осторожно подкрался поближе и тут узнал, что звезды предрекли союз сердец синьора Дальбено и синьоры Франчески, причём самым удачным началом этого союза, согласно констелляции светил и транзитов Венеры, была ночь на пятницу, двадцать четвертое мая. Не менее удачным обстоятельством был и ожидаемый в этот день приезд гостей из Мантуи, ибо герцог Федерико обещал союзнику и родичу проездом в Рим заехать на несколько дней в Урбино — кто же в такой суматохе что заметит?

Чума тоже согласно покивал головой. Если такова констелляция небесных светил — что же тут возразишь-то?

Против звёзд не попрёшь.

Глава 7. В ней Чума вместо того, чтобы поужинать с Лелио и побеседовать о вечном, проводит ночь с девицей на сеновале в монастырском овине

На следующий день, в среду после обеда, Песте покинул замок. Он заранее попросил герцога отпустить его на вечер и объяснил причину. Дон Франческо Мария не любил садиться за трапезы без шута — ибо без него застольные беседы, увы, теряли половину своего остроумия и интереса, однако, сейчас уступил.

Чума приказал оседлать Стрегоне, Колдуна, привычно закрепив на боку ножны с оружием, выехал из герцогских конюшен и двинулся по центральным кварталам. Вскоре достиг окраины, проехал городскую стену и оказался у монастырского кладбища. Спешившись и ведя коня на поводу, миновал новые захоронения, уныло подивившись, сколь много прибыло покойников. Привычной дорогой дошёл до бенедиктинского монастыря и остановился у ограды возле мраморного надгробия. Здесь покоился его отец, сердце которого не выдержало выпавших на его долю скорбей изгнания и горечи хлеба чужбины. Чума вздохнул. Ровно двадцать лет, как отец ушёл… Впрочем, Грациано полагал, что тот умер вовремя, не увидев того, что последовало.

Могила была ухожена и чисто прибрана, Песте платил за это служителю погоста. Около получаса он просидел молча. Перед ним вставали воспоминания, одно нестерпимее другого, лицо его искажалось и перекашивалось — то мукой, то отвращением. Грациано трясся мелкой дрожью, сжимая зубы, чтобы не разрыдаться. Но вскоре приступ боли миновал. И ещё около получаса Чума сидел молча, закрыв глаза и закусив губу. Тут он очнулся и заметил, что небо потемнело. Собиралась гроза, Стрегоне, всегда боявшийся ненастья, мотал головой и тревожно поводил ушами.

Шут успокоил Колдуна и повел его к выходу. Надо было до грозы вернуться в город. Чума миновал уже больше половины погоста, как вдруг услышал женский крик и недоуменно оглянулся. Через минуту крик повторился снова — истеричный и надрывный. Чума понял, откуда он идёт, оставил коня на тропинке между могил и ринулся вперед в заросли сирени. То, что он увидел, оказалось сущим пустяком: нищий подзаборник, похоже, основательно где-то поддавший, опрокинул на могильную плиту молодую девицу, пытаясь удовлетворить распиравшую его похоть. Бродяга был немолод и слабосилен, и только страх мешал укутанной в тёмный плащ отчаянно кричавшей девице заметить это.

Чума не стал вынимать оружие — дело того не стоило, но ударом кулака по лицу просто отшвырнул подонка, отлетевшего на соседнюю могилу и ошарашено взирающего на кровавое месиво, стекающее ему на ладонь изо рта — вкупе с последними зубами. Девица вскочила, но, споткнувшись, тут же упала на колени, трясясь, как осиновый лист, и что-то ища в траве. Чума оглядел проходимца, размышляя, не добить ли доходягу, но тот, заметив вооружение напавшего на него и его тяжелый оценивающий взгляд, скатился с могилы и, петляя и пригибаясь, побежал к воротам монастырского погоста.

Чума бросил недовольный взгляд на женщину: что за глупышка? Чего её понесло одну на кладбище? Впрочем, этим размышлениям он предавался недолго: мнение Песте о женских мозгах было предельно низким, и любая женская глупость нисколько не удивляла и не огорчала его. Теперь он был озабочен только тем, чтобы выбраться с погоста — его конь боялся молнии, мог понести, а между тем в воздухе были несомненные признаки начинающейся грозы: ветер стал холоднее и резче, тучи совсем сомкнулись над головой. Грациано уже было открыл рот, чтобы спросить, куда проводить женщину, но тут неожиданно замер, заметив на могильном монументе надпись, гласившую, что под ним покоится Изабелла ди Гварчелли, дочь мессира Луиджи Монтеорфано, прожившая двадцать лет, три месяца и девять дней. Девица, судя по дате смерти, почила два года назад.

Грациано вздохнул и приблизился к женщине.

— Синьора, нам надо уходить, сейчас пойдет дождь. Пойдёмте, я выведу вас в город…

Та повернула к нему белое лицо, на котором читались только огромные налитые ужасом сине-зеленые глаза. Губы были настолько белыми, что казались вымазанными известкой. Чума с удивлением узнал Камиллу Монтеорфано. Ну, конечно, это она, здесь похоронена, видимо, её родственница.

Про себя Грандони подумал, что у девицы просто талант попадать в дурацкие передряги.

Он снова настойчиво повторил, что им необходимо уйти, но девица будто не слышала его. Ужас не покидал её застывшее лицо, казалось, она сейчас упадет в обморок. Поняв, что зря теряет время, Чума вернулся к Стрегоне и вывел его к могиле Изабеллы Монтеорфано. Почему-то вид оседланной лошади вывел девицу из состояния полуобморочной летаргии, но на предложение мессира Грандони сесть боком в седло, она ответила только испуганным взглядом, потом кинулась к соседней могиле, где заметила свой нож, выроненный при нападении насильника. Песте, тихо бормоча проклятия, заставил наконец Камиллу схватиться за луку седла и подсадил её, сам торопливо усевшись сзади.

В эту минуту небо вспыхнуло первой молнией, потом прогремели раскаты грома. Грациано, проклиная про себя всех баб на свете, слабо стегнул коня. Он не хотел пугать и без того испуганное животное. Они быстро миновали ворота кладбища и выехали на дорогу в город, но тут на землю упали первые тяжелые капли дождя, вновь сверкнула молния, и Стрегоне задрожал. Песте едва не выругался. Он опоздал. Конь мог испугаться окончательно и понести, и шуту ничего не оставалось, как, свернув с дороги, направить его к видневшемуся вдали старому монастырскому овину, до которого было рукой подать. Они достигли укрытия в ту минуту, когда дождь перешёл в ливень, стекающий с небес сплошной стеной воды, и Песте торопливо спешился, сняв с седла дрожавшую всем телом девицу.

Овин был пуст, Чума поспешно отвёл коня к яслям и привязал его, заботливо оглаживая по бокам, чтобы успокоить, и Стрегоне, обнаружив в кормушке остатки отрубей, и вправду успокоился и вскоре, не видя больше молний, перестал нервничать. Увы, успокоить девицу оказалось куда сложнее. Камилла по-прежнему была бледна до синевы, и её руки на фоне коричневого плаща казались руками покойницы. Она не могла придти в себя, взгляд её был застывшим и почти безумным. В прошлый раз в замке она была испугана куда меньше. Песте подумал, что лучшим способом привести девицу в себя была бы оплеуха, но метод этот по размышлении показался ему излишне радикальным. Грациано попытался вразумить глупышку словами.

— Синьорина… Вам надо успокоиться и придти себя. Нам придётся заночевать здесь, ливень продлится ещё около часа, ворота в городе уже закроют, мы не успеем. Поднимитесь по лестнице наверх, сгребите сено и ложитесь. Постарайтесь согреться и уснуть…

Кажется, что что-то всё же дошло до девицы. Взгляд её утратил напряженность и чуть оттаял. Но глубокое потрясение выразилось в недоуменной фразе: