Нобунага прислушался к себе. На этот раз он не чувствовал гнева не потому, что ситуация была неблагоприятной. Почему он не дал выход ярости, почему сдержал себя, даже когда Хаяси сказал и вовсе нечто несусветное? Он и сам этого не понимал. Пересев в другое место, он приказал подать сакэ.

— Ну вот, решение оборонять замок принято. Вероятно, вот-вот армия Имагава подойдет сюда и возьмет крепость в кольцо. Тогда уж не придется беззаботно распевать арии из пьес Но. Так что давайте уж сегодня ночью повеселимся напоследок…

Сказав «напоследок», Нобунага прикусил язык. «Да что это сегодня со мной такое: вместо того чтобы рассердиться, подавляю гнев, вместо того, чтобы выругать их всех, молчу, да тут еще это неудачное словцо вырвалось…»

Он велел налить себе до краев большую чашу и поднес ее к губам. В его душе разрасталось чувство отчаяния. Но полководец не должен поддаваться ему, это все равно что оробеть перед врагом; если полководец в таком настроении — войску конец.

— Ну, что приуныли? Исход сражения — это судьба. Давайте же сегодня пить и петь песни! — закричал Нобунага. Не столько для вассалов, сколько для самого себя, чтобы немного взбодриться. Теперь, когда у него прорезался громкий голос, его уже легче было узнать.

Принесли сакэ, лицо его раскраснелось, теперь он все больше походил на себя прежнего. Он даже встал и сам начал разливать сакэ по чашам вассалов. Такое случалось и раньше, когда он был в подпитии, сейчас же, на трезвую голову, это казалось несколько странным. Присутствующие, подавляя страх, по очереди протягивали ему свои чаши.

«Плохо дело, совсем как прощальный кубок получается…»

Нобунага перестал разливать по кругу вино и велел приближенным вассалам начать пение. Застучал барабанчик, послышались звуки песен, люди задвигались в танце, но среди них не было обычного оживления: те, кто пел — пели, те, кто плясал — плясали, те, кто смотрел — смотрели, но, казалось, мыслями все были далеко отсюда. К тому же в замке уже началась подготовка к осаде, слышался шум, люди беспрестанно входили и выходили. Все это не располагало к тому, чтобы беззаботно радоваться пению и танцам.

— Эй, хватит вам, остановитесь, никуда ваши танцы и пение не годятся. Вот сейчас вам сам Нобунага покажет, как надо, смотрите хорошенько!

Нобунага поднялся и, танцуя, запел на собственные слова:

— «…Сравню я век человеческий — пятьдесят лет — с чредой бесконечных превращений, и покажется он смутным сном, и найдется ли хоть один среди тех, кому было дано существовать в этом мире, кто бы сумел не погибнуть…»

Исполняя этот напев, Нобунага почувствовал, что и сам впадает в самое жалкое состояние духа. Эта его песня не то что не сулила непременной победы, напротив, выражала полную покорность судьбе и предвещала поражение. Влетевший в зал ветер погасил огни.

Нобунага остановился и перестал петь. В наступившей тьме он словно прочел свое ближайшее будущее. Только барабанчик продолжал стучать. Как будто ему было все равно — светло ли, темно ли, звук его раздавался гулко и сильно.

В замке Киёсу в эту дождливую ночь царили шум и беготня. Поскольку на военном совете было решено держать осаду, многие из жителей окружающих замок кварталов, как только развернулась подготовка, принялись собирать пожитки на случай бегства. Ведь сорок тысяч воинов Имагава были набраны откуда только возможно, и никто не сомневался, что грабежи и мародерство неминуемы. Всю ночь во дворе замка рвалось багровое пламя факелов, подготовка к предстоящей осаде шла полным ходом.

Нобунага услышал стук барабанчика издалека. К звуку этому он давно привык, в нем не было ничего странного. Вот только почему-то не слышно было пения, которому обычно вторит барабан. Кто это играет и почему не поёт, собрался спросить Нобунага и проснулся.

Начинало светать.

Может быть, оттого, что накануне выпил лишнего, Нобунага почувствовал тупую боль в затылке. Барабанный стук болезненно отдавался в голове. По манере игры он сразу понял, что это Хиратэ Сакёноскэ.

«Странный парень, что это он надумал спозаранок бить в барабан…»

Нобунага поднялся с ложа.

Хиратэ Сакёноскэ был младшим братом Хиратэ Киёхидэ,[70] назначенного наставником Нобунага, когда тому было лет 19. Киёхидэ совершил самоубийство, чтобы хоть как-то обуздать буйный нрав своего питомца. Для этого человека единственно важным было соблюсти преданность и верность своему сюзерену, остальное для него не существовало. Сакёноскэ совсем не походил на брата, он словно витал в облаках; в ранней молодости он отправился в Киото, одно время служил там в придворной Палате Небесных Знаков,[71] потом увлекся ритуальными танцами Ковака-маи,[72] бросил службу, а теперь прибился к Нобунага.

— Ты что, так все и стучишь со вчерашнего вечера? — подойдя к нему, спросил Нобунага. Сакёноскэ, не отвечая, продолжал бить в свой барабан.

«Вот и вчера, когда огни погасли, он тоже вот так стучал, и с тем же выражением на лице…»

Нобунага заглянул ему в лицо и сразу понял, что никакого удовольствия от игры тот не получает. Просто монотонно бьет в барабан — не медленно, не быстро, не громко и не тихо.

— Ты что это делаешь-то? — довольно строго приступил к нему Нобунага, и видно было, что если на этот раз он не получит ответа, прощение не последует.

— Я вопрошаю стихию Ци,[73] — отложив барабан, сказал Хиратэ Сакёноскэ.

— Что такое? Вопрошаешь Ци?

— Именно так. Я пытался измерить движение десяти тысяч Ци.

Нобунага, кажется, начал понимать, о чем говорит Хиратэ Сакёноскэ, но по-прежнему неясным оставалось, каким образом возможно барабанным стуком узнать, куда движется Ци.

— Мы, люди, живем внутри Великого Ци, поэтому ничего не ведаем о его движениях. Все равно как человек, находящийся в трюме корабля, понятия не имеет, куда плывет корабль. Изволите видеть, внутри этого барабана заключено Малое Ци. Оно никак не соединяется с Большим, поэтому способно через кожу барабана чувствовать движения Большого. И вот я, недостойный, бью в барабанчик, чтобы с помощью его Малого Ци вопрошать о Большом.

Сакёноскэ поднял глаза, чтобы удостовериться в одобрении Нобунага.

— Так что, говоришь, по звуку барабана можно понять, каково Ци? Ну так разрешаю тебе сказать — в какую сторону меняется сегодняшнее Ци? — Нобунага прямо посмотрел в лицо Сакёноскэ.

— Сейчас движется в сторону Ян.[74] Уже со вчерашнего вечера, изволите видеть, Ци стало меняться, и начало Ян к утру стало гораздо сильнее.

— Ян стало сильнее? — Нобунага посмотрел в сторону двора.

Дождь, вчера вечером тихо накрапывавший, теперь лил как из ведра.

— Начало Ян разрастается довольно заметно. Вероятно, сегодня, во второй половине дня, будет сильнейший ливень, зато завтра сезон дождей уже окончится.

— Во второй половине дня, говоришь?

Нобунага сразу связал сказанное с предстоящим сражением. Он словно воочию увидел фигуру Имагава Ёсимото. Одержав череду побед, вполне уверенный в себе, Ёсимото смотрит в небо, сдерживая поводья коня. За ним следуют солдаты, насквозь промокшие под потоками дождевой воды. Обернувшись через плечо, он говорит:

— В такой дождь глупо двигаться такой большой армией. Нобунага теперь как мышь, попавшая в мешок. Сразу его хватать и есть необязательно, так что сегодня пусть войска отдыхают. — Нобунага, казалось, слышал, как Ёсимото произносит эти слова…

— Скажи-ка, а это точно — что сегодня во второй половине дня будет ливень?

— Сезон дождей, изволите видеть, продолжается уже месяц. Судя по вчерашней духоте, по характеру дождя, а также по звуку барабана, сегодня ливень будет непременно. Может быть, и гроза тоже. Господин изволит знать, что сезон дождей часто завершается грозой, — сложив руки на полу и почтительно кланяясь, сказал Сакёноскэ.