— О, Господи!

— Но тут есть одна странность, Джордж. В последние полгода, если верить их кондуиту — а ему нет оснований не доверять, — с тех пор как он был переведен в другой отдел, на более ответственную должность, он брал с собой на дом все больше негрифованные, несекретные досье, которые не могут представлять известный интерес.

— Но ведь именно в последние месяцы он в основном начал работать с секретной информацией, — сказал Смайли. — Он мог брать домой все, что хотел. Другое дело, что вообще выносить такие дела за стены министерства — это государственное преступление.

— Да, я знаю, но секретные-то он как раз и не выносил. Вообще создается впечатление, что он это делал сознательно. Он выносил и брал на дом только совершенно незначащие материалы, лишь косвенно касающиеся тех дел, с которыми он занимался в течение всего рабочего дня. Его коллеги теперь только руками разводят и не могут взять в толк: он иногда брал на дом досье, содержание которых вообще выходило за сферу его служебных интересов.

— И все негрифованные?

— Да, не имеющие ценности для разведки.

— А как насчет того периода, когда он работал в прежней должности? Что он брал тогда?

— Вот здесь по большей части именно то, что ты и ожидал, — досье, над которыми работал днем, политика там, ну и все такое.

— Секретные материалы?

— Одни были секретными, другие — нет. В зависимости от поступлений.

— Но не было ли среди них каких сюрпризов? Ну, например, сведений, выходящих за рамки его служебного поля?

— Нет. Ничего. У него была куча возможностей, но он ими не воспользовался. Несерьезный, как мне кажется, клиент.

— Да уж, он должен был быть несерьезным, если записал имя своего контролера в записную книжку.

— А как тебе понравится вот такой его фортель? Он договорился в Форин Оффис взять отгул на 4 января — на следующий после самоубийства день. По отзывам, он представлял собой действительно нечто — трудоголик, они его так называли, обжора на работу.

— А как все это воспринял Мэстон? — спросил Смайли после секундной паузы.

— В данный момент проглядывает все досье и буквально через каждые две минуты врываемся ко мне с совершенно бредовыми, идиотскими вопросами. Мне что-то кажется, что ему стало не совсем уютно и слегка одиноко, после того как он получил жесткие факты.

— О-о, не сомневайся, он еще их опровергнет.

— Ну да, он уже начал говорить, что все дело против Феннана построено на показаниях психически неуравновешенной женщины.

— Спасибо, что позвонил, Питер.

— До встречи, дружище. Приляг и отдохни.

Смайли положил трубку и спросил себя, где бы сейчас мог быть Мендель. На столике в холле лежала вечерняя газета, он мельком проглядел первую полосу и увидел заголовок: «Линчевание: мировая еврейская общественность протестует» — и под ним статью о самосуде, учиненном над евреем-лавочником в Дюссельдорфе. Он заглянул в гостиную — Менделя там не было. Потом он увидел его через окно в саду. Мендель в своей экзотической шляпе ожесточенно колотил киркой по злосчастному пню в палисаднике. Смайли поглядел на него некоторое время и пошел наверх отдыхать. Когда он добрался до верхней ступеньки, снова зазвонил телефон.

— Джордж, извини, что опять тебя беспокою. Я по поводу Мундта.

— Да?

— Улетел вчера вечером в Берлин рейсом Бритиш Юропин Эруэйз. Путешествовал под чужим именем, но его легко опознала стюардесса. Кажется, все кончено. Не повезло нам, приятель.

Смайли на мгновение положил трубку и набрал номер Уоллистон 2944. Он слышал, как на другом конце набирают номер, потом это закончилось, и он услышал голос Эльзы Феннан:

— Алло… Алло… Алло…

Он медленно опустил трубку на рычаг. Она была жива.

Почему же все-таки сейчас? Почему вдруг Мундт уехал домой сейчас — спустя пять недель после того, как убил Феннана, спустя три недели после убийства Скарра; почему он убрал Скарра и оставил в живых Эльзу, а ведь тот представлял значительно меньшую опасность, чем эта неврастеничная, ожесточившаяся на весь свет женщина, которая в любой момент, наплевав на собственную безопасность, может рассказать все? Она могла ведь сделать все что угодно после той ужасной ночи, в таких случаях поведение человека, тем более женщины, непредсказуемо. Как мог Дитер поверить Эльзе, связанной с ним такой тонкой нитью? Ей ведь не надо было теперь заботиться о сохранении доброго имени мужа, естественно ожидать, что она в любой момент, под влиянием Бог знает какого настроения, чувства мести или, наоборот, раскаяния, может выложить всю правду? Конечно, должно пройти некоторое время от момента убийства Феннана до того, когда можно будет незаметно убрать его жену. Здесь есть прямая логика, но вот какое событие, какая информация, какая опасность вынудили Мундта возвратиться домой только вчерашним вечером? Безжалостный, тщательно разработанный план сохранения в тайне предательства Феннана был вдруг отброшен, не выполненным до конца. Что же такое могло произойти именно вчера, узнав о чем, испугался Мундт? Или момент его отъезда — это простое случайное совпадение? В это Смайли отказывался поверить. Если, убив двоих и совершив попытку убийства третьего, Мундт остался в Англии, то он сделал это наверняка против своей воли и лишь поджидая благоприятный случай, чтобы улизнуть. Он не остался бы здесь ни на минуту дольше того, чем требовали бы от него обстоятельства, чем ему самому было нужно. Так чем же он занимался после убийства Скарра? Прятался в какой-то уединенной комнатке, лишенный света и новостей? И вдруг почему-то улетел так внезапно?

И Феннан — что это за шпион? Выбирает, видите ли, для своих хозяев самую невинную, пустяшную информацию, тогда как у него на руках такие сокровища? Что, переменил свои взгляды, пересмотрел политические позиции, охладел к прежним идеалам? Почему же ничего не сказал жене, для которой эта его деятельность была постоянным, ежедневным кошмаром? Ведь она бы наверняка была обрадована его переходом из лагеря левых в лагерь рационалистов?

Итак, Феннан никогда и не отдавал предпочтения именно секретным документам — он просто брал домой те дела и досье, которые ему нужны в данный момент. Но то, что здесь не обошлось без охлаждения к прежним идеалам, вполне подтверждается подозрениями Дитера. А кто же все-таки накатал анонимку?

Что же это такое? Какая-то полная бессмыслица, концы упорно не сходятся с концами. Возьмем Феннана — умница, горячий, темпераментный, привлекательный человек, — оказывается, был обманщиком, так умело, естественно и непринужденно лгал. Ведь он по-настоящему понравился Смайли. Почему же тогда этот талантливый лицемер и конспиратор совершил такую немыслимую оплошность, когда записал открытым текстом имя Дитера в своей записной книжке и выказал такое небрежение и отсутствие интереса к выбору разведывательных данных?

Смайли поднялся наверх, чтобы собрать те немногие пожитки, которые Мендель привез ему с Байуотер-стрит. Все закончилось.

14. Группа фигурок из дрезденского фарфора

У порога своей квартиры Смайли остановился, поставил портфель-саквояж и стал шарить в кармане, нащупывая ключ от американского замка. Когда он открыл дверь, то живо представил себе стоящего на этом самом месте Мундта, глядящего на него своими бледно-голубыми глазами оценивающе и уверенно. Вряд ли можно представить Мундта в роли ученика Дитера. Мундт продвигался только вперед, к цели, с несгибаемостью тренированного наемника, квалифицированный, целеустремленный узкий специалист. Ничего оригинального, своего в такой технике не было, во всем он был лишь тенью своего, хозяина. Как если бы блеск и изобретательность трюков и уловок Дитера спрессовали в краткое пособие, своего рода разговорник, который Мундт вызубрил с немецкой педантичностью и привнес в него только одно: холодную, рассчитанную жестокость.

Смайли специально не оставил адреса, по которому надо было пересылать его почту, и теперь на половике собралась целая куча корреспонденции. Он подобрал все и переложил на столик в холле, потом пошел по дому, открывая двери и удивленно, потерянно оглядываясь вокруг. Дом казался ему совсем чужим: холодный и отдающий затхлостью и сыростью. По мере того как Смайли неторопливо переходил из одной комнаты в другую, до него впервые стало доходить — до какой же степени пустой стала его жизнь.