— Вот так-то лучше. Не бойся, князь Глеб, я тебе сейчас не враг, за столом-то. Сегодня отдохнем. И вы, князья, сегодня не сердитесь на него. Эх, если бы нам всем почаще за дружеским столом встречаться, на пирах душу отводить — и земля бы Русская спокойней жила. Далеко князь Роман-то? — вдруг быстро спросил Всеволод, в упор поглядев на Глеба. Тот вздрогнул, поперхнулся. — Отвечай, когда спрашиваю!

— У себя он, в Рязани… Сказал — в Рязань пойдет, — растерянно говорил Глеб.

— Давно ушел?

— Давно… дней семь…

— Сюда не собирался? Знали вы, что Глебовичи ко мне поехали помощи просить?

— Он сказал… что ты, княже, не осмелишься помощь им дать, когда узнаешь, что я здесь, — краснея, выговорил Глеб. И уже без усмешки, испуганно поглядел на великого князя, словно только что начал понимать, что с ним, сыном князя Святослава, произошло.

— А-а-а. Вот за кого князь Роман спрятался, — зло сказал Всеволод. — Тебя князь Святослав сюда отправил?

Глеб кивнул.

— Вот она, ваша порода Ольгова. В дружбе клянетесь, а в сапоге ножи прячете! — Всеволод почувствовал знакомый удушающий гнев. — Ладно, князь Глеб. Только вы не по себе дерево задумали срубить. Я это еще отцу твоему, лису старому, в глаза скажу. На лбу ему напишу — вот этим! — В руке у Всеволода сверкнул нож, такой же засапожник, как и у Глеба. — Вот что с вами будет! — крикнул Всеволод и с размаху воткнул лезвие в стол.

Тяжело дышал, старался успокоиться. Глеб, Игорь и Ярополк сидели притихшие, даже жевать перестали.

— Нет, князь Глеб. Не могу сегодня с тобой за одним столом сидеть, — твердо произнес Всеволод. — Ступай, посиди где-нибудь. За тобой приглядят.

Глеб, оскорбленный, встал. Великий князь поглядел на Немого, тот вышел вслед за Глебом. За столом воцарилась тишина. Понемногу опять начали жевать — чтоб легче было молчать. Немой вернулся и снова стал у стены.

Скоро появились воевода с князем Владимиром. Воевода веселый.

— Все хорошо, княже. Пьяниц разместили, — улыбаясь, докладывал он, снимал меч, доспехи, передавал Немому. — Я у князя Владимира еще бочку пива выпросил — поставили им туда, пусть пьют за твое здоровье. Обоз наш пришел, встретят его. Дружина довольна. Я нашим настрого запретил пить. Попозже схожу, проверю. Ну а нам-то, княже, дозволишь по чарочке? — Смотрел хитро.

Всеволода наконец отпустило. Засмеялся:

— У князя Владимира проси. Он хозяин.

Девки уже вносили на подносах всякую снедь. Фимья тоже появлялась, ставила что-то на стол, поправляла, передвигала, снова уплывала. Владимир старался на нее не смотреть. И все же взглядывал. Совсем еще юный был князь Владимир. Что на душе, то и на лице. И великому князю это нравилось.

Ну, а дальше дело пошло и вовсе гладко. Ели, пили, хвалили мед. Всеволоду пить не очень хотелось, он лишь прихлебывал из своего кубка, и каждый раз к нему совались — подливать.

Глебовичи, видно радуясь, что день заканчивается хорошо, налегали на хмельное. Прислуга вносила светильники, расставляла. На дворе начинало темнеть. Всеволод повеселел, подшучивал над Кузьмой Ратишичем, говоря, что Юрята может вылить больше воеводы раза в два и не запьянеет. Ратишич обижался и доказывал великому князю, что не раз перепивал Юряту. Глебовичи не знали, кому и поддакивать, вежливо хихикали, косели на глазах.

Неожиданно напился юный Владимир — до бессознательного состояния. Сидел, сидел, не принимая участия в разговоре, — вдруг повалился лицом в блюдо. Пора было застолье заканчивать. Все же какая-никакая, но шла война. Собирались ведь выпить совсем немного, и вот гляди ты, что получилось.

Стали расходиться. Девки убирали со стола. Воевода, поклонившись, отправился перед сном проверить — как там дружина. Игорь и Ярополк увели пьяного брата. Немой выскользнул за дверь. Всеволод остался один.

Голова была ясной, спать почему-то не хотелось. Он, кажется, знал почему.

Дверь тихонько отворилась, и в покои вплыла толстая Фимья, неся сложенные стопкой свежие полотняные простыни.

— Постельку тебе переменю, княже.

Всеволод не сказал ничего, только усмехнулся. Подумал: вот и князь Глеб так же усмехается. Отчего при этой девушке ухмылочка так сама и лезет на губы? При Марьюшке не бывает такого.

Про Марьюшку думать не хотелось.

Фимья застелила постель. Подплыла к князю. Поклонилась.

— Не нужно ли чего, княже?

Глаза ее, в полумраке теперь совсем темные, смотрели прямо. Красивая просто до невозможности.

Всеволод подумал, что на ее вопрос можно дать только два ответа: либо сказать — да, и она останется, либо — нет, тогда ее не станет здесь, в покоях.

Стояла, ждала. Руки сложила на животе. Кисти рук маленькие, наверное, мягкие. И не толстая вовсе — просто налита девушка здоровьем, жизнью, сладостью… Да что там раздумывать.

— Помоги мне сапоги снять. Устал я что-то.

Темные глаза улыбнулись. Поплыла к двери. На миг испугался: уйдет? Задвинула засов. Подошла к постели, ждала. Всеволод тоже подошел, сел, вытянул ноги. Склонилась. В русых волосах — пробор, чистый, ровный. Приговаривала мягко, словно ребенка укачивала:

— Вот мы сейчас князюшку разуем, разденем, спать положим. Будет нашему князюшке тепло-тепло, сладко-сладко.

Помогла снять кафтан. Всеволод не утерпел, тронул груди.

— Сейчас, милый, сейчас.

Подошла к столу, дунула на светильник, дунула на другой. Третий не задула.

Приблизилась. Сбросила верхнее платье. Улыбнулась, взялась за подол рубашки, потянула вверх. Забелела, закруглилась в полутьме. Перекинула косу за спину, подошла ближе, розовыми сосками к самому лицу.

— Ну, вот, князюшка. Давай-ка, ложись скорей.

Потянула его, податливого, за собой.

Глава 15

Утром двинулись на Рязань.

Великий князь еще раз пристрастно допросил разбуженного Глеба Святославича, который клятвенно подтвердил, что все силы Романа находятся в Рязани и что оставляемой Коломне бояться нечего: он и сам, князь Глеб, хотел идти на соединение с Романом, ведь нужно было им договориться о дальнейших действиях. На вопрос Всеволода, о каких действиях собирались у него за спиной договариваться мятежные князья, Глеб ничего ответить не мог, оправдывался тем, что ходит в воле Святослава, без его отцовского позволения сам ни на что решиться не может. Словом, Рязань под самым боком у Владимирского княжества превращалась в оплот Святославовых сил. В этом случае дробить силы оказывалось невыгодно ни Роману мятежному, ни Святославу, и, значит, Коломну можно было оставить на время без дружины — ей пока ничего не грозило.

Бледный, с помятым после вчерашнего возлияния лицом, князь Владимир никак не мог решить — то ли ему остаться в городе, что было предпочтительней, или уж не отставать от Всеволода, с ним пойти к Рязани и там снискать славу защитника справедливости. Говоря по совести, ему хотелось остаться в княжеских покоях, отлежаться, а поправившись, принимать городских жителей с жалобами и просьбами, распекать того же тысяцкого и, разумеется, простить измену ключнице Фимье, которая вчера так обрадовалась возвращению князя Владимира, законного своего владетеля. Чего там — возможность остаться в Коломне и княжить обещала томному и расслабленному Владимиру множество маленьких и больших удовольствий.

Но оставить великого князя, когда дело еще не закончено? Даже тяжелое похмелье, лень и похоть не смогли побороть княжеского честолюбия. Владимир отправился вместе с дружиной великого князя. Правда, на коне еще ехать не мог — мутило, поехал в крытом возке.

Тысяцкому Осьмаку самим великим князем было велено пленных Глебовых ратников препроводить во Владимир, собрав и вооружив горожан, числом достаточным для сопровождения. Все расходы по этому делу, разумеется, ложились на город — и за такую милость Коломне еще следовало благодарить князя Всеволода, ибо тем самым, хоть и в небольшой степени, искупалась вина коломчан, не сумевших защитить своего юного князя Владимира. Тысяцкий это понимал и благодарил.