А в остальном у Добрыни все шло хорошо. Слава Богу — никаких разговоров о Елене он ни от великого князя, ни от княгини Марьи не слышал, от маленького Константина его не отлучали.
Четырехлетний Константин привязался к Добрыне сразу, не тратя времени на долгое привыкание к огромным размерам своего нового дядьки. Добрыня учил его держаться на коне, рассказывал о битвах, удивлял княжича искусным обращением со своим мечом. Добрыню умиляло, что хотя Константин и был мал и смотрел на своего воспитателя восторженными глазами, все же он был уже настоящий князь, с княжеской гордостью, уверенностью в праве повелевать, и уже начинал выказывать особый, княжеский подход ко всему, о чем говорил и что видел.
Этого мальчика никем больше нельзя было представить — только князем, господином над людьми. Увидев на улице нищего, просящего подаяния, Константин тут же хотел узнать: чей он, если свободный, то почему осиротел, а если приписной, то почему тот, к кому он приписан, допускает такое. Однажды так рассердился на боярина Нежила, чьи смерды, разоренные боярином вконец, выпрашивали себе на пропитание на папертях и на Торгу, что пожаловался великому князю — и ведь добился, что великий князь отобрал у старого Нежила два подчистую обобранных села и переписал на себя. Под князем крестьянам жилось гораздо легче: Всеволод Юрьевич не велел огнищанам брать с людей непосильных налогов. Если у Добрыни с Константином заходил разговор о половцах, княжич не задавал детских вопросов: почему, мол, они такие страшные и не едят ли живое мясо, а хотел узнать, какие у куманов старшие князья, да где их земли, да сколько людей в ордах? Спросил однажды Добрыню: знает ли самый главный половецкий хан Кончак, что он, Константин, уже родился и живет на свете? Добрыня, подумав, уверенно ответил, что Кончак об этом знает. Княжич кивнул, лицо стало строгим.
Любава видела, что Добрыня, будучи приближен великим князем и княгиней, обошел Бориса по положению, и окончательно оставила свои намерения женитьбой сыновей обозначить разницу между ними. Теперь их жизнями распоряжались силы гораздо более могущественные, чем ее женская хитрость, и спорить с этими силами или помогать им было неразумно. Хотя Любава и ревновала немного к Добрыниному успеху, но на самого Добрыню зла не держала. А после того как узнала, что дочь великого князя, убогая Елена, пылает к Добрыне любовной страстью, сама заторопилась со свадьбой сыновей.
Узнала же об этом несчастье Любава непостижимыми путями: никто ей ничего не сообщал и даже в разговорах с княгиней Марьей ни о чем таком не упоминалось. Нюхом женским учуяла, когда случайно заметила брошенный Еленой на Добрыню взгляд.
В жалком чувстве бедняжки Елены Любава увидела смутную угрозу всей своей семье и уже не хотела прибегать к сватовству великого князя. Она испугалась. Надо знать свое место, надо держаться своего круга. Так будет умнее.
Любава остановила свой выбор на дочерях воеводы Кузьмы Ратишича, зная, что тот рад будет породниться с Юрятой. Все четыре воеводины дочки были хороши, но Любаве понравились младшие — Орина и Влада. Орину Любава назначила Борису, а Владу — Добрыне. У Орины черты лица были тоньше, чем у сестры, была она стройнее Влады и пониже ее ростом, на вид — мягче нравом и тише. Влада же — рослая, ясноликая, с открытым взглядом голубых глаз — как нельзя лучше подходила Добрыне. Юрята говорил с Ратишичем о возможном браке детей и получил его радостное согласие.
Самая же главная причина, заставившая Любаву отказаться от мысли о княжеском сватовстве, была такая, о какой ей и думать было страшно. В глубине души хранила Любава жгучую тайну, ждала себе Божией кары за то, что совершила когда-то, и увидела эту кару в бессмысленной и стыдной тяге Елены к Добрыне. И на эту тайну свою посмотрела совсем по-другому и еще больше ужаснулась: как могла пойти на такой грех, почему не нашла силы побороть злую волю, толкнувшую ее на это? Ведь это верно: великие государи — как огонь, что может согреть, а может и спалить. Возле него, огня этого, сиди, грейся, а руку совать остерегись — сожжешь.
А тайна Любавы была такая: когда-то незабвенной зимой, когда Юрята с войском ушел воевать с булгарами, Любава изменила мужу. Изменила, и не с кем-нибудь — с великим князем.
Тогда у государя случилась беда: только что похоронил свою дочь Сбыславу и сильно горевал. Горевала и княгиня Марья, и Любава много времени проводила с ней во дворце — утешала, стараясь отвлечь. Тут и привязался к Любаве кравчий великого князя Захар Нездинич, стал ее уговаривать пожалеть государя, который так страдает и сильно ее, Любаву, хочет. Околдовал ее кравчий, что ли, но Любава будто с ума сошла — согласилась, да так вдруг загорелась желанием, что в тот же день Захар проводил ее в дальнюю светелку, куда несколько погодя и пришел молчаливый князь Всеволод Юрьевич. Сама себя не помня, не сказав ни слова государю, не устыдившись ни на миг, Любава отдалась ему, а он после их торопливой близости подарил ей завернутые в платок две искусно сделанные золотые серьги, улыбнулся на прощание и ушел. А еще немного спустя Захар — масленый и ласковый — вывел ее потихоньку на княгинину половину, и оттуда она уже ушла домой.
Украшения, заработанные у великого князя, Любава спрятала далеко, но иногда, оставаясь одна, доставала и разглядывала, будто эти блестящие серьги могли помочь ей понять, как случилось то, что случилось. И ведь поняла! Захар ей сказал, что князь ее хочет, а князю, видно, сказал то же самое про Любаву: дескать, уступи, государь, женскому желанию, снизойди до нее. Таким образом кравчий повязывал себя с князем общей тайной и, значит, получал над ним еще немного власти. О такой власти над великим князем тут же начала мечтать и Любава. Забывала порой даже о том, что он — великий государь, и думала о Всеволоде Юрьевиче просто как о мужчине. Даже — более близком, чем Юрята, потому что после того свидания с князем Любава забеременела.
Юрята ни о чем не догадается — на войну он ушел незадолго до того. И никто не догадается и не узнает, думала Любава. А ребеночек будет от самого государя. Какой женщине не лестно родить ребенка от всесильного властителя?
Она виделась после того с Всеволодом Юрьевичем — в княгининых покоях встречала его. С жадностью взглядывала: хотела поймать в его глазах ласку, обращенную к ней. Но никакой ласки не видела. Князь был с ней приветлив, как и раньше. Вот то-то и удивило Любаву: не стал к ней приветливее, не стал суровее, а остался таким же, будто ничего и не было.
Другая на ее месте, наверное, постаралась бы скорее все забыть. А Любаве какой-то бес все время нашептывал: не упусти случая, не прозевай удачу. Можешь приблизиться к сильным мира сего! И в то время Любава о чем только не мечтала — додумывалась даже до того, что ребеночек, которого она носит, впоследствии станет таким же владетельным князем, как Всеволод Юрьевич.
Она еще долго мечтала — пока не родила сына Люби-мушку. Тогда осознала свою вину перед мужем, хотела даже ему признаться во всем, но поняла: это будет страшно не только для нее, но и для Юряты. Оставалось одно — забыть все как можно скорее.
И вот нынешнее влечение Елены к Добрыне неожиданно открыло Любаве глаза: ведь все это могло подвергнуть их семью большой опасности. Узнает про это великий князь — и что он может подумать? Ведь чувства Елены — тайна не менее стыдная, чем ее собственная. Не слишком ли много стыдных тайн связывает великого князя с семьей Юряты? И не самый ли лучший способ сохранить эти тайны — отдалиться от этой семьи?
Любава ужаснулась. Силы, окружающие великого князя, служащие ему, могли стереть с лица земли и Любаву с Любимушкой, и Добрыню с Борисом, и самого Юряту. Вон телохранитель княжеский и оруженосец Ждан — почему умер? Не потому ли, что узнал нечто такое, чего не должен был знать и что могло повредить тем силам, на которые во многом опирается великая княжеская власть? Любава была уверена, что Немого отравили — ему совершенно не с чего было умирать: здоровее его, наверное, во всем дворце никого не было.