Иногда к Шахрину наведывался. «Моей жене он нравился тем, что всегда был галантен, приходил с коробкой конфет, с бутылкой «Шампанского»… В отличие от друзей, которые приходили с водкой» (Шахрин). «В конце 86-го я был у Вовки в гостях, и он мне предложил поиграть в «Чайфе» барабанщиком, но я только-только нашел работу в цирке, а они работали на стройке, в ментовке; репетировать не получалось, они вечером свободны — я занят, и наоборот. Проработал я в цирке с 86-го по 89-й. В 88-ом Егор Белкин звал меня в «Насте» играть, но не договорились» (Северин). Летом 89-го позвали в «Чайф».
Группа родилась заново и была вполне боеспособна. Единственным звеном, все еще связующим ее с прошлой жизнью, был Ханхалаев. Который, кстати, принимал активное участие в ее возрождении, но Бегунов с Нифантьевым питали к нему чувства настолько сильные, что даже дипломатический дар Шахрина не мог сберечь директора. Последней Костиной гастролью стал Экибастуз.
Август 89-го, в стране голод, магазины пустые, в Экибастузе День строителя, две строительные фирмы празднуют — одна улица, одна сцена, фирмы по очереди устраивают гуляние. Привезли «Чайф» и «Апрельский марш», у которых сразу возникло ощущение, что они, как минимум, народные артисты. В стране голодно, в гостинице холодильник, морозильник полный, торцами бутылки водки торчат; вторая полка — ноги куриные, нижняя копченой колбасой забита… «Первый день мы держались, — рассказывает Шахрин, — выпили, но на сцену вышли кое-как».
Нифантьев: «Привозят в сауну, стоят ящики с водкой, с шампанским. Нам говорят: «Это водка, это шампанское, это наши жены»… Там какие-то девушки сидят, мы не поняли. Приводят человека: «Это наш Герой Социалистического Труда». Он в орденах, старый такой. Говорят: «Сейчас прилетит из Таджикистана человек, будет делать шашлыки». Прилетает человек в тюбетейке, в халате, мясо привозит, начинает делать шашлыки. В этой бане мы так ухайдакались»…
На следующий день их парила конкурирующая фирма… «На завтрак — сто грамм, на обед — сто грамм, а у нас еще в холодильниках стояло, на сцену выползли, — рассказывает Шахрин. — Играем концерт и ждем, что будет, потому что нам сказали: «Вчера баня — это херня, сегодня будет баня!». В бане три теннисных стола сдвинуты, на них курицы стаями, вино, водка… Из казахской глубинки выписан Тофик шашлыки делать: «Вчера были шашлыки — фигня; сегодня будут шашлыки!»… Народ до такой степени упился, что Антон в какой-то момент подозвал Бегунова и сказал: «Пойдем, в кустах тяпнем». И показал бутылку водки за пазухой».
В кустах произошло событие, в котором был отдаленный отзвук грядущих тревог: «Я вывел Бегунова из сауны и впервые сказал, что буду делать свой проект. Мое первое официальное заявление» (Нифантьев).
На следующий день нужно было продержаться до вечера, весь день прятались от устроителей, которые требовали продолжения. А местные жители разъяснили, что «под артистов» вскрыты обкомовские склады, «для артистов» выписаны видеомагнитофоны, шубы… Весь рок-н-ролл устроен, чтобы разграбить уцелевшие обкомовские запасы. Это был первый концерт Северина. «Он мне и говорит: «Это вот такая вот работа? Так оно и будет?!» Но мы его успокоили. А в коллективе долго бытовало выражение «Экибастуз твою мать!..», что означало гораздо больше, чем просто «твою мать…» (Шахрин).
Отчего именно это гульбище переполнило чашу терпения Ни-фантьева и Бегунова, сказать трудно, но когда Ханхалаев прилетел в Свердловск, Шахрин ему долго все объяснял, Костя обиделся. Поклялся, что со свердловскими группами работать заречется, второй раз такая история… Шахрин: «Костя на нас не нажился, никогда у меня не было подозрений, что он на нас заработал, он не мог этого сделать. И дальнейшая его судьба показала, что так оно и есть, хотя это все грустно».
Последним Костиным делом в «Чайфе» были съемки клипа. Из которых тоже ничего не получилось. Снимали взглядовцы. Шахрин на рельсах спиной к поезду. Поезд идет, машинист гудит, как угорелый, Шахрин стоит. Он должен был стоять, играть и не оборачиваться. Ему сказали, что в последний момент помашут, он сделает два шага вбок, и все.
Помахали, сделал, сизый машинист пронесся мимо.
Прибежали люди с пистолетами — машинист вызвал, всех с железной дороги убрали. Клип так и не сделали. Кончилась эпоха Ханхалаева.
Глава 4
Наука выныривания. Новорожденные беспризорники
Осенью 1989-го года «Чайф» был нов и свеж, как из бани. И никому не нужен. Два года «ухнули», как в колодец, никакого отзвука не раздалось.
Хотя кое-что эти годы дали: чайфы научились ползать по сцене, набили руку концерты играть, пусть даже и перед киносеансами, раз пять засветились на телевидении, заработали какие-то деньги, но так и не узнали, куда эти деньги подевались. И три слабораспространенных альбома в запасе, вот, кажется, и все.
И опять оказались в Свердловске без московского директора. Свердловский рок переживал трудные времена — он усиленно «давал дуба»: летающий «Наутилус» уже год как рухнул и разлетелся сперва на части, потом на частички, осенью 89-го он сам с собой ругался через газеты. Держались «Агата Кристи», «Настя» и «Апрельский марш», у остальных диагноз один: «рвота — кома — смерть». На таком фоне все еще живой «Чайф» имел на родине статус почти звездный. Где-нибудь в Твери его знать не знали. В питерской тусовке был мало-мальски известен, в московской — нет. То есть перспективы грядущей деятельности простирались необозримые. И нелегкие. Начать с того, что на Шахрина с высоты восемнадцатого этажа кидали машину «Жигули».
Это дело устроил Кирилл Котельников, который все еще снимал кино «Сон в красном тереме». Фильм про рок, а Кирилл любил бить в кадре автомобили. Первое со вторым совместилось на Шахрине. Но с накладочкой, как и положено.
«Жигуленок» был не настоящий, а деревянный, его Кирилл на пару с ассистентом сколотили в гараже за четыре дня, но фары горели, и весило это чудо килограмм триста. «Была безумная идея уронить машину с многоэтажного здания, — рассказывает Кирилл, — и только потом придумали, что это попадет в чайфовскую песню. Уронить машину было полдела, но кто в то время мог поверить, что мы это не вырезали откуда-то? И я придумал, что машина падает, взрывается, на первый план выскакивает Шахрин, поет, а там все горит, появляются пожарные, начинают заливать, а камера поднимается на высоту, откуда машина упала»…
Машину затащили на здание строящейся (до сих пор) гостиницы «Азия», пиротехники рассчитали, куда она упадет, заложили заряд, залили чудовищное количество солярки с бензином, чтобы гриб получился… На всякий случай перекрыли улицу Свердлова. Одна камера на подъемнике, вторая сбоку, а третья в том месте, куда должна машина упасть. К ней приставили сценариста Калужского, чтобы он ее по сигналу включил и сматывался — машина рухнет, убьет камеру — и шут с ней, лишь бы Калужский жив остался.
Машину пустили с крыши, когда никто этого не ждал — один умник скомандовал. Котельников: «Я краем глаза замечаю шевеление на крыше, судорожно камеру включаю и в кадре вижу, что машина падает.
Я матом ору по этому поводу, а Калужский стоит и смотрит, когда я ему ручкой махну. По счастью, он был не один, с каким-то приятелем, тот случайно заметил, что она уже летит. Они включили и рванули оттуда. Она не на их место приземлилась, но рядом. Машина падает, взрыва нет, матерящиеся пиротехники ползком лезут протягивать кабель, а все отрепетировано, Шахрин выпрыгивает, начинает петь: «Эта игра не доведет до добра»… Тут пиротехник дополз — взрыв. Камеры работали, но я не смотрел, я орал матом. Громко, говорят…».
На экране все вышло скромней, чем в пересказе, но Шахрин пел, при взрыве не дрогнул. Начался новый период.
«Новый этап — с появлением Валеры Северина мы сразу стали готовить новые песни в альбом «Не беда» (Шахрин). Готовить альбом — дело одно, записывать — совсем другое, тут нужны деньги, а денег с увольнением Ханхалаева не стало совсем. Но катилась по стране эпоха диковатого капитализма, она являла людей масштаба не то былинного, не то анекдотического; с одним из них свела судьба группу «Чайф». Его звали Вова Русин. Шахрин: «В то время стали появляться кооперативы, какие-то молодежные организации, и появился непонятный центр «Метро», полуклуб, где была студия, и был бешеный человек по фамилии Русин, который строил невероятные планы, нес ерунду и тут же брался воплощать ее в жизнь». «Полубандит — полупролетарий» (Нифантьев). Вова Русин чайфов полюбил и решил для начала выпустить «фирменный» календарь «Чайф» на 1989 год. А шел сентябрь 89-го, календарь получался на год уходящий. Тираж — 20 тыс. экз. «Мы еще говорили, что, наверное, многовато будет, — рассказывает Бегунов, а он: «Парни вы известные, нормально разойдется». Плакаты кончились году в 97-м. Вышло, как обычно выходит: пока выбрали фотографии, пока определились, пока прошло утверждение, пока напечатали, пока привезли — месяц до нового года… Цифры отрезали, получился плакат, который лежал в «Метро» мертвым грузом, место занимал. «Мы не раз поднимали разговор о том, чтобы их выкупить, но он какие-то нереальные цифры выставлял, почему-то он уже считал, что мы его кинули, хотя только идиот мог все это придумать» (Бегунов). Лежали плакаты, лежали, пока кому-то не пришла светлая идея о том, что сторож есть. Обратились, парень быстро прокалькулировал и за какие-то ничтожные деньги весь тираж отдал.