Много славных имен, навеки вошедших в историю человечества, насчитывает в своих рядах это новое, молодое поколение революции.

Тут Михаил Васильевич Фрунзе, который еще юношей, гимназистом старших классов, в переписке с родными писал, определяя цель своей жизни:

«…Глубоко познать законы, управляющие ходом истории, окунуться с головой в действительность, слиться с самым передовым классом современного общества — с рабочим классом, жить его мыслями и надеждами, его борьбой, — и в корне переделать все…»

Тут и Валериан Владимирович Куйбышев, который начал свою революционную деятельность еще будучи тринадцатилетним подростком, а три года спустя уже руководил рабочими кружками.

Один из участников этих кружков пишет, вспоминая молодого Куйбышева:

«Высокий, стройный, широкий в плечах, совершенный еще мальчик по возрасту, он производил обаятельное впечатление на своих товарищей-кружковцев. Он появлялся на занятия в кружок в своей серой кадетской шинели (учился в Сибирском кадетском корпусе в Омске), при тесаке и в больших сапогах, которыми он отчаянно громыхал. Его появление вызывало шутки, смех, которые Валериан умело парировал, заразительно смеялся и увлекал своим смехом окружающих…»

И тут же Свердлов, Яков Свердлов. В шестнадцать лет член подпольной партии. В семнадцать — агитатор и пропагандист. В восемнадцать — зрелый партийный работник.

В тяжелых условиях жизни подпольщика он воспитал в себе ту закаленность в революционной борьбе, благодаря которой, говоря словами Ленина, являл собою «… наиболее отчеканенный тип профессионального революционера, человека, целиком порвавшего с семьей, со всеми удобствами и привычками буржуазного общества, человека, который целиком и беззаветно отдался революции…»

Жизнь его коротка и необыкновенна. Из тридцати четырех лет, что он прожил, восемнадцать он полностью и безраздельно отдал партии, революции, рабочему классу, а из этих восемнадцати — тринадцать провел в тюрьме и ссылке.

Он родился в 1885 году в Нижнем Новгороде, в еврейской семье ремесленника-гравера. С самого раннего детства поражал своим развитием не по годам. Необычайно живой, непоседливый, он любил самые головоломные шалости, и в то же время в нем жила страстная жажда знания. Своими вопросами он нередко ставил в тупик взрослых.

В гимназии он проучился всего четыре года: казенщина преподавания и схоластика вызывали его бурный протест; он убегал с уроков и дошел до тройки за поведение. Все это сделало дальнейшее пребывание в гимназии невозможным. Он покинул ее, уйдя из пятого класса. Но жажда знания от этого только возросла: он читал запоем. В его руки стала попадать нелегальная литература. Она произвела на него огромное впечатление, и он решил отдать жизнь делу борьбы за освобождение рабочего класса.

Еще подростком он начал оказывать активную помощь революционному подполью. Был арестован как участник революционной демонстрации «за буйное поведение и неподчинение требованиям полиции». По выходе из тюрьмы весь отдался подпольной работе на Сормовском заводе, а квартира его отца, как рассказывают бывавшие в ней, «кипела скрытой жизнью подполья: здесь соединялись нити тайной организации, здесь плелась паутина революционной сети для Сормова и для Нижнего, здесь витал дух классовой борьбы, хотя кругом еще было темно, все спало под гнетом царизма, и нужна была воля сильных людей, чтобы прояснить окружающий мрак…»

Весной 1903 года в Нижнем были произведены крупные аресты.

Оставшийся на свободе Свердлов устроил подпольную типографию и в течение долгого времени снабжал брошюрами и прокламациями агитаторов и пропагандистов, работавших на нижегородских заводах.

Некоторое время спустя он также был арестован, отдан под гласный надзор полиции, но скрылся, нелегально уехал в Кострому, работал там около полутора лет в подпольной организации, а когда почувствовал за собой слежку, переехал в Казань.

Это было в начале 1905 года, вскоре после трагического расстрела петербургских рабочих…

Пленяют бесстрашие и непреклонность, с которыми люди этого поколения революции избирали свой жизненный путь. Когда решение выстоялось, оно принималось с непоколебимой твердостью. Изменить или отменить его не могло никто и ничто. Зато какое огромное удовлетворение испытывал человек, который мог, подобно Ивану Адольфовичу Теодоровичу, сказать о себе, подводя итоги прожитого и пережитого:

«Такова моя жизнь, жизнь профессионального революционера, жизнь рядового ленинской когорты. И в практической работе, и в литературной деятельности я служил одной цели — пропаганде идей великого революционера, моего учителя. И если чем я горжусь, так только тем, что одним из первых я почувствовал гений Ленина и стал под развернутое им знамя».

Весть о Кровавом воскресенье долетела до Женевы поздней ночью. Десятого января женевские газеты вышли с аншлагами: «РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ!»

Владимир Ильич и Надежда Константиновна в это утро вышли из дому рано, не читав газет. Они торопились в библиотеку, но по дороге встретили Анатолия Васильевича Луначарского и его жену, которые спешили к ним, чтобы сообщить о потрясающих событиях в Петербурге. Жена Луначарского так волновалась, что не могла говорить, а только размахивала муфтой.

О библиотеке, разумеется, не могло быть речи; они пошли туда, куда в то утро потянулись все женевские большевики: в эмигрантскую столовую Лепешинских, являвшуюся чем-то вроде партийного клуба.

«Хотелось быть вместе, — вспоминает об этом Надежда Константиновна. — Совершенно почти не говорили между собою, слишком все были взволнованы. Запели: „Вы жертвою пали…“ Лица были сосредоточенны; всех охватило сознание, что революция уже началась, что порваны путы веры в царя, что теперь уже совсем близко то время, когда „падет произвол и восстанет народ — великий, могучий, свободный…“»

Легко представить себе возбуждение, которым была охвачена женевская большевистская колония. Один из молодых товарищей не выдержал и, глядя на прогуливающихся женевских буржуа, произнес пылкую речь, которую те, конечно, не поняли, ибо произнес он ее по-русски:

— О женевцы! О швейцарские буржуа! Вы, потомки славного Вильгельма Телля! Понимаете ли вы: в России революция? Понимаете ли вы это, о толстобрюхие, самодовольные женевские лавочники? Нет, вы этого не понимаете и не поймете, ибо вы заплыли жиром… В России революция! Великий Телль! Мы будем действовать так, как действовал ты, и даже лучше! Великий Руссо! Пускай твой прах лежит спокойно: мы сделаем свое дело!

Тут же порешили собирать деньги на помощь русской революции. «Сытые женевские буржуа», хотя и не поняли речь, с которой обратился к ним пылкий оратор, неохотно развязывали кошельки. Зато в шапки сборщиков щедро сыпались рабочие медяки; и вечером допоздна Владимир Ильич и Надежда Константиновна вместе со сборщиками раскладывали и подсчитывали собранные монеты.

Но был среди этих медяков один золотой. Его пожертвовала продавщица газет — бедно одетая старуха. Когда она узнала, с какой целью собирают деньги, она вытащила старый кошелек и, достав золотую монету, отдала ее со словами:

— Мой сын тоже социалист. Сейчас он сидит в тюрьме. Вот вам на борьбу. Да здравствует русская революция!

Все эмигранты-большевики стремились уехать из Женевы в Россию.

— Там люди умирают, а мы будем сидеть тут?! — восклицали товарищи. — Мы должны ехать, ехать туда, в самую гущу борьбы!

А Владимир Ильич вынужден был, хотя ему это было безмерно тяжело, оставаться в Женеве и наблюдать за развитием событий, как писал он в те дни, «из проклятого далека»: надо было сохранить центральное руководство партией, надо было выпускать партийную газету «Вперед», которая теперь играла в борьбе рабочего класса такую же роль, как «Искра».

К тому же меньшевики продолжали срывать работу партийных организаций, отравляли ее склокой и всяческими нападками на большевистскую, ленинскую часть партии. «Борьба за партию не кончилась, — писал Ленин, — и до действительной победы ее не доведешь без напряжения всех сил..»