Кто же гонится за этими благами? Кому по душе такая несчастная жизнь?

44. Теперь стоит противопоставить женским порокам мужественный образ жизни юноши. Рано встав с одинокого ложа, простою водой смыв с глаз остатки сна и надев священную хламиду, он уходит от отцовского очага и идет, потупившись и не глядя ни на кого из встречных. Провожатые и дядьки следуют за ним пристойной толпою, держа в руках скромные орудия добродетели: не глубоко прорезанные зубьями гребни, пригодные только чтобы приглаживать волосы, и не зеркала — неписаные изображения, точно передающие наши черты; нет, за юношей несут складные таблички, книги, хранящие память о доблести древних деяний, и, если ему нужно идти к учителю музыки, сладкозвучную лиру.

45. Укрепив душу философскими познаниями и насытив разум благами всестороннего образования, юноша совершенствует тело достойными свободного человека упражнениями. Он занят фессалийскими конями, а потом закаляет свою юность, в мирное время изучает военное дело, бросая дротики и пуская стрелы меткою рукой. Потом — умащения палестры; под зноем полуденного солнца покрывается пылью крепнущее тело, и каплями стекает пот трудных состязаний. После этого — недолгое умывание и умеренная трапеза, подкрепляющая юношу для предстоящих вскоре трудов; и снова с ним учителя и записи, в которых намеками или прямо рассказано о делах древности: кто из героев был храбр, кто проявил высокий разум или кто был предан справедливости и умеренности. Такими примерами доблести воспитывается юная и еще податливая душа. Когда же вечер прекратит его труды, юноша умеренно отдает необходимую дань потребностям желудка и, успокоенный дневной усталостью, спит сладким, достойным зависти сном.

46. Так кто же мог бы не влюбиться в такого юношу? Кто настолько слеп, у кого настолько поврежден разум? Как не полюбить его — Гермеса в палестрах в игре на лире Аполлона, конника, не уступающего Кастору? Ведь он, смертный телом, стремится достичь божественной доблести. А по мне, боги небесные, пусть бы вся моя жизнь прошла так, чтобы я сидел против друга и слышал вблизи его милые речи,443 выходил, когда он выходит, и во всяком деле был вместе с ним. Влюбленный хотел бы, конечно, чтоб его возлюбленный, не спотыкаясь и не уклоняясь, прошел через путь к старости, не испытав ни горя, ни завистливой злобы судьбы. Но если уж, по закону человеческой природы, его постигнет болезнь, — я буду болеть вместе с ним, когда он страдает. И если в зимнюю непогоду он выйдет в море, я поплыву вместе с ним. Если насилие тирана наденет на него оковы, я сам себя закую в такое же железо. Всякий, кто ненавидит его, будет мне врагом, и другом будет тот, кто к нему расположен. Если бы я увидел, что на него напали враги или разбойники, я поднял бы против них оружие, хотя бы это было и свыше моих сил. А если бы он умер, не вынес бы жизни и я; как мою последнюю волю, я завещаю тем, кого после него я любил больше всех, чтобы над нами обоими насыпали общий могильный холм и, смешав кости с костями, не разделяли бы нашего безгласного праха.

47. Не моя любовь к тем, кто ее достоин, первой предначертала все это. Нет, дух героев, близкий к богам, установил закон, чтобы эта любовь к друзьям жила до самой их смерти и улетучивалась лишь с последним вздохом. С младенческою возраста соединила Фокида Ореста с Пиладом;444 взяв бога посредником во взаимных чувствах, они как бы в одной ладье проплыли весь жизненный путь: вместе умертвили Клитемнестру, как будто оба были детьми Агамемнона, ими обоими был убит Эгисф. Когда Кары гнали Ореста, еще больше страдал Пилад, и вместе с ним вел он тяжбу, когда Ореста судили. Эту влюбленную дружбу они не ограничили пределами Эллады, а вместе поплыли в самые дальние Скифские края, один — страдая от болезни, другой — заботясь о нем. Когда же ступили они на землю Таврики, тотчас приняла их Эриния, мстящая матереубийцам. Один упал, пораженный обычным припадком безумия, и лежал среди обступивших их варваров, а Пилад,

Он проявил нрав не только любовника, но и отца. Когда же было решено, что один из них останется, чтобы быть убитым, а другой уедет в Микены, чтобы отвезти письмо, каждый хотел остаться вместо другого, думая, что сам будет жить в живом друге. Орест не хочет брать послания, считая, что Пилад достойнее взять его. Поэтому он становится, можно сказать, из любимого любящим:

И немного спустя он говорит:

48. И так же дело обстоит во всем. Ведь когда эта чистая любовь, вскормленная с детских лет, возмужает и будет донесена до того возраста, в котором человек уже может мыслить разумно, тот, кто был любим, платит ответной любовью, и трудно разобрать, кто же в кого влюблен, ибо привязанность любимого, как зеркало, отражает точное подобие чувства любящего. Зачем же ты порицаешь, как чуждое нашей природе сластолюбие, то, что было определено божественными законами и дошло до нас, передаваясь из поколения в поколение? Охотно приняв этот завет, мы с чистой душой храним его, как святыню. И, согласно изречению мудрецов, действительно счастлив

А учение Сократа и это блестящее судилище добродетели даже Дельфийские треножники удостоили почестей, ведь Пифиец провозгласил истину, изрекши, что

Этот Сократ к прочим своим учениям, которые приносят пользу в жизни, прибавил и завет любви к мальчикам, потому что она в высшей степени полезна.

49. Любить юношей следует так, как любил Алкивиада Сократ, спавший с ним под одним плащом сном отца. А я, кончая свою речь, с удовольствием прибавил бы ко всему сказанному слова Каллимаха

Помните это, юноши, и целомудренно подходите к мальчикам, добрым нравом! Не жертвуйте долгой привязанностью ради краткого наслаждения, которое вы прикрываете, до тех пор, пока возлюбленный достигнет зрелости, притворным чувством дружбы. Чтя небесного Эрота, с детства до старости храните ваши чувства. Для тех, кто так любит, вся жизнь проходит приятно, потому что их душу не грызет совесть за что-нибудь постыдное, и после смерти к ним ко всем приходит добрая слава. А если верить сынам философии, то тех, кто был этому предан, после земли принимает эфир, и после смерти они получают лучшую жизнь как нетленную награду за добродетели.