Памфил. И что же? Ты заглянула, Дорида?

Дорида. Конечно! И увидела все, как она сказала.

Памфил. Понимаю теперь, в чем ошибка. Не все тебе Лесбия солгала, Дорида, и ты сообщила Миртии правду. Только напрасно вы встревожились. Ведь свадьба-то не у нас. Я вспоминаю теперь, что слышал о ней от матери, когда вчера возвратился от вас: «Вот, Памфил, — сказала она, — твой сверстник Хармид, сын соседа Аристенета, уже остепенился и женится, а ты до каких же пор будешь жить с гетерой?» Не обращая внимания на ее слова, я погрузился в сон, а утром вышел из дому рано, так что не видел ничего того, что увидела позднее Дорида. Если же ты не веришь мне, Дорида, то пойди тотчас и посмотри внимательно не в переулок, а на дверь: которая именно украшена венками? И ты убедишься, что это у соседей.

Миртия. Ты спас меня, Памфил! Ведь я бы повесилась, если бы что-нибудь подобное случилось.

Памфил. Так ведь не случилось же! И я не сошел с ума, чтобы покинуть мою Миртию, тем более когда она ждет от меня ребенка.

1. Mать. С ума ты сошла, Филинна? Что это с тобой сделалось вчера на пирушке? Ведь Дифил пришел ко мне сегодня утром в слезах и рассказал, что он вытерпел от тебя. Будто ты напилась и, выйдя на середину, стала плясать, как он тебя ни удерживал, а потом целовала Ламприя, его приятеля, а когда Дифил рассердился на тебя, ты оставила его и пересела к Ламприю и обнимала его, а Дифил задыхался от ревности при виде этого. И ночью ты, я полагаю, не спала с ним, а оставила его плакать одного, а сама лежала на соседнем ложе, напевая, чтобы помучить его.

2. Филинна. А о своем поведении, мать, он, значит, тебе не рассказал? Иначе ты бы не приняла его сторону, когда он сам обидчик: оставил меня и перешептывался с Фаидой, подругой Ламприя, пока того еще не было. Потом, видя, что я сержусь на него и качаю головой, он схватил Фаиду за кончик уха, запрокинул ей голову и так припал к ее губам, что едва оторвался. Тогда я заплакала, а он стал смеяться и долго говорил что-то Фаиде на ухо, ясное дело, обо мне, и Фаида улыбалась, глядя на меня. К тому времени, когда они услышали, что идет Ламприй, они уже достаточно нацеловались; я все же возлегла с Дифилом на ложе, чтобы он потом не имел повода попрекать меня. Фаида же, поднявшись, первая стала плясать, сильно обнажая ноги, как будто у ней одной они хороши. Когда она кончила, Ламприй молчал и не сказал ни слова, Дифил же стал расхваливать ее грацию и исполнение: и как согласны были ее движения с кифарой, и какие красивые ноги у Фаиды и так далее, как будто хвалил красавицу Сосандру, дочь Каламида, не Фаиду — ты же знаешь, какова она, ведь она часто моется в бане вместе с нами. А Фаида, такая дрянь, говорит мне тотчас с насмешкой: «Если кто не стыдится своих худых ног, пусть встанет и тоже спляшет». Что же мне еще сказать, мать? Понятно, я встала и стала плясать. Что же мне оставалось делать? Не плясать? И признать справедливой насмешку? И позволить Фаиде командовать на пирушке?

3. Мать. Самолюбива ты, дочка. Нужно было не обращать внимания. Но скажи все же, что было после?

Филинна. Ну, другие меня хвалили, один только Дифил, опрокинувшись на спину, глядел в потолок, пока я не перестала плясать, уставши.

Mать. А что ты целовала Ламприя, это правда? И что ты перешла к нему на ложе и обнимала его? Что молчишь? Это уж непростительно.

Филинна. Я хотела помучить его в отместку.

Mать. А потом ты не легла с ним спать и даже пела, между тем как он плакал? Разве ты не понимаешь, что мы бедны, и не помнишь, сколько мы получили от него, и не представляешь себе, какую бы мы провели зиму в прошлом году, если бы нам его не послала Афродита?

Филинна. Что же? Терпеть от него такие оскорбления?

Mать. Сердись, пожалуй, но не оскорбляй его в ответ. Ведь известно, что любящие отходчивы и скоро начинают сами себя винить. А ты уж очень строга всегда к нему, так смотри, как бы мы, по пословице, не порвали веревочку, слишком ее натягивая.

1. Мелитта. Если ты знаешь, Вакхида, старуху — таких, говорят, много у нас есть, фессалиянок, — которая умеет колдовать и привораживать и заставить полюбить женщину, даже если она ему ненавистна, то — дай тебе бог счастья! — приведи ее ко мне. А я и платья, и эти золотые вещички с радостью отдала бы, лишь бы мне увидеть, что Харин опять ко мне вернулся, разлюбив Симиху, как теперь разлюбил меня.

Вакхида. Что ты говоришь? Так Харин уж с тобой не живет, а ушел к Симихе, покинув тебя? А ведь из-за тебя он вынес гнев родителей, не пожелав жениться на той богатой невесте, которая, говорят, принесла бы ему пять талантов в приданое. Я, помнится, от тебя это слышала.

Мелитта. Все это прошло, Вакхида, и вот уже пятый день, как я совсем его не видела: они пируют у товарища его, Паммена, он и Симиха.

2. Вакхида. Тяжело это для тебя, Мелитта. Но что же вас рассорило? Ведь это, видно, был не пустяк.

Мелитта. Я просто не знаю, что и сказать. На днях, вернувшись из Пирея, — он отправился туда, кажется, требовать какой-то долг, по поручению отца, — он даже и не взглянул на меня, войдя, и не позволил мне подбежать к нему, как обычно, и оттолкнул меня, когда я хотела его обнять. «Уходи, говорит, к своему судовщику Гермотиму или поди прочти слова, написанные на стене в Керамике, где вырезаны ваши имена». — «Какому, спрашиваю, какому Гермотиму? И о какой надписи ты говоришь?» Но он ничего не отвечал и, не ужиная, лег спать, отвернувшись. Ты можешь себе представить, чего я тут ни придумывала — и обнимала его, и старалась повернуть его к себе, и целовала его в шею. А он, ничуть не смягчаясь: «Если, говорит, ты будешь еще приставать, то я уйду прочь, хоть сейчас и полночь».

3. Вакхида. Все же ты знавала Гермотима?

Мелитта. Да пусть ты увидишь меня еще более несчастной, чем теперь, Вакхида, если я знаю какого-то судовщика Гермотима! Знаю только, что Харин ушел рано утром, поднявшись, как только запел петух, а я припомнила, что он сказал об именах, написанных где-то на стене в Керамике. Вот я и послала Акиду посмотреть; но она ничего иного не нашла, кроме написанного на стене по правой руке, если идти к Дипилону: «Мелитта любит Гермотима» — и тут же, немного пониже: «Судовщик Гермотим любит Мелитту».

Вакхида. Ах, эта беспутная молодежь! Теперь я понимаю. Кто-то написал это, чтобы подразнить Харина, зная, как он ревнив. А тот сейчас же и поверил. Если я где-нибудь увижу его, я с ним поговорю. Он ведь еще мальчик и неопытен.

Мелитта. Но где же ты можешь его увидеть, когда он сидит запершись с Симихой? Родители ищут его еще у меня. Но вот если бы мне найти какую-нибудь старуху, Вакхида, как я тебе сказала! Она бы меня спасла.

4. Вакхида. Есть, милочка, самая подходящая колдунья, сириянка родом, еще бодрая и крепкая. Она мне вернула однажды Фания, когда тот на меня рассердился, и тоже из-за пустяка, как Харин, она сделала это спустя четыре месяца, так что я уже совсем отчаялась, когда он вдруг опять пришел ко мне благодаря заклинаниям.

Мелитта. Что же взяла с тебя старуха, если помнишь?

Вакхида. Она берет небольшую плату, Мелитта, только драхму и хлеб; и нужно еще, кроме соли, дать семь оболов, серу и факел. Старуха берет это себе. Нужно подать ей и кратер вина, разбавленного водой; она одна будет его пить. Понадобится еще что-нибудь, принадлежащее самому Харину, например плащ, или сандалии, или немного волос, или что-нибудь в этом роде.

Мелитта. У меня есть его сандалии.

3. Вакхида. Она их повесит на гвоздь и станет обкуривать серой, бросая еще и соль в огонь и называя при этом ваши имена, его и твое. Потом, достав из-за пазухи волшебный волчок, она запустит его, бормоча скороговоркой какие-то варварские заклинания, от которых дрожь берет. Так она сделала в тот раз. И вскоре после этого Фаний вернулся ко мне, хотя товарищи упрекали его за это и Фебида, с которой он жил, очень упрашивала его. Скорее всего его привели ко мне заклинания. И вот еще чему научила меня старуха — как вызвать в нем сильное отвращение к Фебиде: надо высмотреть ее свежие следы и стереть их, наступив правой ногой на след ее левой, а левой, наоборот, на след правой, и сказать при этом: «Я наступила на тебя, и я взяла верх!» И я сделала так, как она велела.