В молодые годы Набоков облекал свой мир и свои чувства в прилагательные и междометия, заимствованные у других поэтов, и одновременно пытался показать, устремляясь в небеса по соседству, что за этим миром есть мир другой, более просторный. При всей несерьезности его ангельских образов и при всем скептическом отношении к ним автора, их общая направленность наводила на мысль, что он не столько ставит проблему, сколько предлагает свое решение. Он полагал, что просто использует удобный инструмент, чтобы выкрасть из гробницы ее секреты, но на самом деле его произведения скорее напоминали склеп, наполненный жертвоприношениями образов.

Со времени «Машеньки», «Чорба» и «Путеводителя по Берлину» Набоков наметил новый путь к своей особой цели. Вместо того чтобы копить старые иконы потусторонности, он подвергает парадоксальные условия нашего существования философскому анализу. Разъединив пространство, время и сознание, он смог противопоставить абсурдные границы известного имплицитному, философски возможному, возвращению во времени и, углубляя свой анализ, отыскал пути в неизвестное, намного более доступные рациональному воображению, чем те, к которым можно было долететь на крыльях ангелов.

Что же послужило стимулом для внезапного рывка, совершенного набоковским искусством в конце 1925 года? Удивительно, но внутренние изменения в его творчестве, возможно, суть отражение важных внешних изменений, произошедших в его жизни: в тот год он женился. В конце своей литературной карьеры он написал роман «Смотри на арлекинов!», где намеренно вывернул наизнанку все, что он с благодарностью сказал о Вере в автобиографических книгах, для того лишь, чтобы отдать ей должное, — непрямо, более интимно и гораздо более щедро. Вадим Вадимыч Н., повествователь и главный герой «Арлекинов», — русско-американский писатель, чье имя, карьера и творчество представляют собой явную параллель его творцу. Набоков трижды женит своего героя, причем все три его жены — это негативные образы Веры, и только затем он вводит в жизнь Вадима еще одну женщину, которую называет лишь местоимением «Ты» (You) — точно так же, как Веру в «Других берегах». Прежде чем Вадим Вадимыч делает ей предложение, он признается ей, как и трем ее предшественницам, в том, что ему, возможно, грозит полное безумие. В реальной жизни он может легко двигаться в одном направлении, а потом, повернувшись кругом, направиться в противоположную сторону, в воображении же он этого сделать не в состоянии. В этом он почему-то усматривает симптом опасного расстройства ума, его очень шаткого равновесия. В отличие от других избранниц, которые ничего не понимают в его исповеди, но тем не менее принимают его предложение, «Ты» разрешает эту проблему. Он абсолютно вменяем, наставляет она его, он лишь путает обратимое пространство с необратимым временем: когда он представляет себя идущим по улице, его богатое воображение насыщает этот процесс определенными событиями, и он не способен повернуть в противоположном направлении не в нейтральном пространстве, но в аккумулированном времени.

На этом книга заканчивается — Вадиму предстоит скоро жениться на «Ты», и после долгих лет несчастливых браков и впустую растраченной жизни он наконец спасен, ибо в его жизнь входит женщина, которая, безусловно, должна, по замыслу автора, напоминать Веру Набокову. Поскольку сам Набоков именно в первые месяцы после свадьбы начал вновь и вновь возвращаться к противоречию между пространством и временем и поскольку героине романа «Смотри на арлекинов!», созданной по образу и подобию Веры, удается разделить пространство и время и тем самым излечить рассказчика от его страхов, у нас есть основания предполагать, что Вера Набокова подобным же образом оказала воздействие на воображение мужа. Не предположила ли она, что сознание, проходя через смерть, может совершить тот самый поворот кругом, который бы никогда не позволила сделать жизнь, и пройти назад через мир прошлого? Возможно. Мы этого никогда не узнаем²⁶.

VIII

В декабре 1925 года Набоков с нетерпением ждал приезда Елены Ивановны из Праги и собирался прочесть ей свой роман. В Берлине она остановилась в комнате сына, который на эти дни переехал к Вере. Тем временем из Лейпцига возвратилась двоюродная сестра Веры, Анна Фейгина. Она хотела научиться печатать, и, как только освоила машинку, Набоков доверил ей перепечатать для типографии беловик «Машеньки», который был написан от руки в двух тетрадях²⁷.

Незадолго до Рождества Владимир и Вера Набоковы повезли Сергея Каштана и еще одного ученика кататься на лыжах в Круммхюбель, в горы Рейзенбирге, отделяющие Германию (ныне Польшу) от Чехословакии. Отправиться сюда на каникулы захотел сам Каплан. Хотя снег выпал лишь в последний день, они хорошо провели время. Пейзаж вдохновил Набокова на стихотворение, в котором он воображает, как, прыгнув на лыжах с трамплина, он долетает до России: переход через закрытую границу для него столь же рискованное и захватывающее дух предприятие, как преодоление земного притяжения²⁸. Земное притяжение беззлобно отомстило ему. Когда наконец выпал снег, Вера и Владимир на лыжах позировали перед фотоаппаратом: Владимир стоял в небрежной позе, Вера — опершись на палки, словно вот-вот сорвется с места. Как только фотограф щелкнул, Вера упала на бок, а ее муж вспомнил этот эпизод в романе «Король, дама, валет»²⁹[93].

IX

По возвращении в Берлин 3 января 1926 года Набоков отправился в «Синюю птицу», где на Рождество состоялась премьера пятой по счету программы. Он обнаружил, что скетч «Китайская ширма», который он написал вместе с Лукашем, не удался — невозможно было расслышать ни слова³⁰.

Он зашел также к Гессену, Татаринову и Ландау в новое помещение редакции «Руля». Поскольку финансовое положение газеты было теперь весьма неопределенным, империя Ульштейна смотрела на нее как на колонию, которую вряд ли стоит сохранять. «Руль» разошелся с Ульштейном дружески, получив пятьдесят тысяч марок компенсации и независимость, и перебрался из просторного Ульштейнхауса в три тесные шумные комнаты на Циммерштрассе, 7–8. Почти все оставшееся время ее существования, весьма шаткого, газету субсидировал из собственного кармана управляющий делами Август Каминка³¹.

Набоков знал всех сотрудников «Руля». Каминка был ближайшим другом Владимира Дмитриевича по редакции «Руля» и его предшественницы — газеты «Речь» и не оставлял своим вниманием жену и детей своего старого товарища. Он оплатил по крайней мере одну из поездок Елены Ивановны к сыну в Берлин. После отъезда Ивана Лукаша в Ригу в 1925 году младший сын Каминки, Михаил, стал ближайшим другом Набокова, пока в мае 1931 года тоже не уехал из Германии во Францию³². Хотя Набоков и Михаил Каминка были сверстниками и оба учились в Тенишевском училище, в юности у них были разные интересы и вкусы — Михаил увлекался скорее агрономией, чем литературой, и, несмотря на то что их отцы дружили, они почти не встречались. Михаил успел уже получить диплом агронома в Берлине, когда они обнаружили, что их сближает любовь к теннису и умение просто радоваться жизни.

Набоков хорошо знал также сестру Михаила, Елену, и ее мужа Николая Яковлева, который время от времени печатался в «Руле», был образованным почитателем русской литературы и возглавлял русскую гимназию в Берлине, где в свое время учились Ольга и Елена Набоковы. Владимир иногда читал свои работы Каминкам и Яковлевым, но отказывался выслушивать их комплименты или разбор прочитанного. Он обожал разговаривать с Яковлевым о литературе и этимологии и был счастлив получить от друга список фамилий угасших русских аристократических родов, которые могли ему пригодиться для вымышленных персонажей: Барбашин, Чердынцев, Качурин, Ревшин, Синеусов — все они появятся позже в его романах, пьесах, рассказах и стихах³³.