Наконец, Путра пригласил их к трапезе. Пока дорогие гости ели, хозяева развлекали их музыкой и танцами, фокусами факиров и заклинателей змей, красноречием поэтов, мудростью сказочников и хитростью загадывавших загадки. Тем временем молодые и сильные мужчины сооружали между деревьями большой шалаш из веток и пальмовых листьев.

Путра объяснил Поле, что они будут жить здесь, скрытые в чаще леса, чтобы об их появлении не проведали два белых брата. И снова Поля не смогла допытаться, что это за два брата.

— Наверно, не слишком приятные джентльмены эти два брата, — высказал догадку Максим. — Поэтому нас и завезли в глухое место, где не видно никаких следов пребывания человека.

Почти до вечера продолжались танцы и пение, соревнования ораторов, поэтов, сказочников. Утомлённых Максима, Полю и Увайса отвели в их шалаш. Они быстро уснули и не слышали, как с середины реки внезапно донёсся чей-то сильный басовитый голос, не видели, как испугались все, кто был на поляне, звука этого голоса и как все зашептали одно, но, должно быть, страшное слово: «Кхы! Кхы! Кхы!»

Если ты перед этим скатился с высоких гор вместе со снежной лавиной и не разбился об острые камни, к счастью, прикрытые снегом, если ты угодил в бездонное озеро и не утонул лишь потому, что тебя спасли люди, которые случились поблизости, если, избегнув смерти, ты вдруг попал в дивную сказочную долину, где за один день на тебя свалилось столько впечатлений, что их хватило бы на целый год, — то нет ничего удивительного, что ты будешь спать после всего этого крепко и безмятежно.

Так спали и наши друзья. Где уж им было видеть, как в сумерках к берегу причалила лодка с бородатыми людьми в белых, плоских, как блюдца, шапках, как эти люди подошли к шалашу, как приказали сплести из лиан мягкие носилки и отнести их, сонных, в лодку.

Зато удивлению Поли не было границ, когда, проснувшись, она заметила, что лежит не в шалаше, крытом широкими пальмовыми листьями, а в лодке и что эта лодка плывёт среди белой мглы.

— Максим! — окликнула она точно так же, как вчера Максим окликал её, придя в себя после растираний.

Максим пошевелился, что-то пробормотал сквозь сон, потом внезапно вскочил и басом спросил:

— Где это мы?

— Не знаю, — ответила Поля.

— Снова плывём, что ли?

— Плывём.

— А Увайс с нами? Ага, тут. Увайс, а ну, брат, вставай! Наш шалаш поплыл.

— Это не шалаш, а лодка, — поправила его Поля.

— Сам вижу. Только что-то эти мужчины мне незнакомы. Путры среди них не видно, да и вообще они не похожи на тех, что нас вчера приветствовали. Бородатые все, в шапках. А ну, спроси их, куда это они нас везут?

Поля обратилась к белобородому рулевому, сидевшему неподвижно, словно он был высечен из камня, и сверкавшему белками на гребцов, чтобы те усерднее гребли. Рулевой что-то ответил.

— Он говорит, что нас везут в Яшмовый храм, — пояснила Поля.

— Что ж, — вздохнул Максим, — посмотрим на храм. Нужно же узнать страну, которую ты открыл.

— Если, конечно, ты имеешь возможность что-нибудь увидеть в этом тумане, — заметила Поля.

Туман был действительно таким густым, хоть ножом режь. Он так плотно окружал лодку, что оставалось только удивляться, как рулевой мог находить дорогу и ещё до сих пор не загнал лодку куда-нибудь в озеро или в узкий мелководный залив. Но постепенно белая мгла рассеивалась, вокруг светлело, уже можно было различить в отдалении тёмные стены высоких гор и белые шапки снегов. Как сжались сердца у наших друзей при взгляде на эти родные горы! Как захотелось им взлететь птицами на эти белые сияющие вершины, чтобы спуститься с них в тёплые зелёные долины, где ждут их друзья, родные, где осталась их родина, осталась вся их жизнь, где сияет солнце, струятся прозрачные прохладные воды, где живут радость и веселье, дружба и счастье.

Но не было у них крыльев, не было даже возможности сойти с лодки и пешком идти в горы.

Белобородые все везли их по реке, молча гребя, не спуская глаз со своих пассажиров.

И снова, как вчера утром, небо над долиной очистилось от облаков, из-за гор показался краешек большого красного солнца, и всё вокруг ожило, заиграло радужными красками. Краюшка солнца легла на спокойную воду тихой реки, но пролежала там совсем недолго, так как в это время в реку забрели три серых слона. Своими хоботами они разбили солнечную краюшку на десятки огненных осколков, которые заплясали на водяных кругах, расходившихся во все стороны от того места, где гигантские животные утоляли свою жажду. На головах у слонов, между свисающими ушами, сидели полуголые смуглые люди.

Но вот лохматые белые тучи наплыли отовсюду и закрыли и солнце, и горы, и снега. И снова долина скрыла от всего окружающего мира свои леса, поля, реки и озёра, скрыла своих смуглых жителей и свой храм, который только теперь заметили, наконец, молодые путешественники.

Храм подымался над рекой, перегораживая всю долину. Он состоял, собственно, из трёх храмов, высоких и монументальных, как горы. Эти три храма соединялись между собой прозрачной колоннадой, лёгкой и прекрасной, как кружево. К центральному храму, самому большому и самому высокому, от реки вела широкая лестница из жёлтого камня, а чтобы попасть на эту лестницу, нужно было пройти через ворота. Издалека по сравнению с храмами ворота казались крохотными, но чем ближе подплывала лодка, тем теснее становилось в долине от трёх колоссальных конических башен.

— Яшмовый храм, — гордо проговорил рулевой. Лодка подплыла к берегу. Навстречу пpибывшим никто не вышел, вблизи не было видно ни одного живого существа.

Рулевой приказал гребцам вытянуть лодку на песок и пригласил своих пленников идти за ним.

— Мне почему-то немножко хочется убежать подальше отсюда, — сказал Увайс шёпотом, так, словно боялся, что его подслушают бородатые.

— Ты ещё будешь иметь время для этого, — успокоил его Максим.

Они приближались к воротам храма. Это архитектурное сооружение предназначалось не иначе как для гигантов, потому что обыкновенные люди в сравнении с ними казались не больше муравьев.

Ворота поражали не только своими размерами. Они ошеломляли богатством скульптурных украшений, причудливой резьбой по белому камню колонн и архитравов, необычностью формы.

Старый Токтогул лил крепкий китайский чай, налитый в пиалу услужливым Ибраем, и говорил профессору Бойко, который сидел напротив:

— Ты старый, я старый. Вдвоём пойдём в горы. Молодые ходили — возвратились ни с чем. Они не знают дороги к пещере с цветами Неба. Один только Токтогул знает. Немножко поздно уже Токтогулу идти к пещере, — прошлым летом в последний раз туда ходил с Увайсом, — но нужно ещё раз побывать там. Увайс, должно быть, повёл их гуда. А может, ты лучше останешься в долине? Я — человек гор, ты — профессор, тебе тяжело будет лазить по скалам.

— Нет, — отрицательно покачал головой Иван Терентьевич. — Об этом даже не стоит говорить. Я сделал всё, что от меня зависело. Вызвал самолёты. Связался со спасательными экспедициями. Из района выслали в горы лучших альпинистов. Все ищут. Теперь моя очередь. Я тоже путешествовал в своей жизни немало, крутых тропок не боюсь.

— А того… тоже берёшь? — спросил Токтогул, намекая на Петрюка.

— Не отпущу от себя, пока не найдем их. — решительно ответил профессор.

— Инженер нехороший человек. Ох, нехороший — с грустью сказал Ибрай, подливая Токтогулу чай.

Петрюк тем временем сидел в душной комнате маленькой колхозной гостиницы и, скучая, наблюдал за жизнью узенькой аильской улочки. Дмитрий зевнул, сердито сплюнул на глиняный пол. Какой же он дурак, что поехал сюда! Сначала наотрез отказался от того письма, а потом испугался и согласился ехать с «больной» ногой. Мало того. Не успели прилететь в Киргизию, как он заявил, что нога, кажется, уже не болит. Большей глупости невозможно себе представить. Профессор — человек воспитанный. Он сделал вид, что ничего не подозревает и верит ему Дмитрию, во всём. Зато этот мальчишка — о, это такая штучка! И на чёрта он здесь, на Тянь-Шане? А может быть, профессор взял его намеренно, чтобы внук подсматривал за ним, Дмитрием? Хотя вряд ли. Всё-таки Иван Терентьевич очень порядочный человек, хоть и орал в тот вечер, как какой-нибудь дворник. Подумать только, профессор университета врывается в квартиру к своему ученику и без всяких доказательств обвиняет его в подделке какого-то письма! Да ещё хочет, чтобы виновный сразу же признался. Профессор, а такой наивный. Теперь вот ещё тащит в горы. Ну, это даже хорошо. А что, если тех вдруг найдут? Они, наверное, замёрзли или попали в какое-нибудь ущелье. Если кто и сможет их теперь отыскать, так только сумасшедший старик Токтогул. Ну, а он, Петрюк, уж постарается быть при этом первым. Уж кто-кто, а он знает Кочубея. Тот, даже замерзая, писал, наверное, свой дневник и, конечно же, посвятил в нём несколько «приятных» слов своему товарищу Дмитрию Петрюку. И, разумеется, хорошо было бы сделать так, чтобы этого дневника никто не увидел.