— Это не путь, друг мой! Вон отсюда; мы найдем свою цель не здесь!

— Ты не обиделся на меня? — спрашивал Миша Оно в процессе улетного состояния, охватившего их, когда ничего не существовало, кроме движения и дальнейших целей впереди.

— Нет, конечно, хотя неприятно и грустно, — отвечал Александр Иванович, обращая свое тело в вихрь.

— Все это нужно было для дела! Для познания!

— Я понимаю. — говорил Александр Иванович, качаясь в ветре любых возможных перемещений, словно подвешенный в виде маятника толстый человек.

— И потом, я должен был узнать любовь и страсть! — крикнул Миша Оно.

— Я тоже хочу, — сказал Александр Иванович, сворачиваясь в маленький, точечный клубочек на манер зарождающейся Вселенной перед грядущим взрывом.

— Все впереди! — воскликнул Миша и оптимистично засмеялся.

— Все-таки вы — предатель. Оно, — тихо сказал Александр Иванович, смотря вдаль. — Но я обязан подчиниться вам, потому что вы несете главную миссию и задачу. Я вообще — никто. Я не знаю. кто я. Есть я, или нет? Не знаю. В этом мире только разные гады и гниды рождаются, чтобы свершить великую цель, обладая при этом благородной и ясной задачей, а твердые и несгибаемые существа, такие, как я, проводящие до конца свои принципы и установки, всегда гибнут в глупых ситуациях от рук каких-то козлов.

— Ничего страшного, — серьезно сказал Миша. — В любом случае, это было чудесное приключение. Помнишь ли ты вождя, джунгли, прекрасных шоколадных женщин?

— Я помню другое, — ответил Александр Иванович, перестраивая свое настроение на ностальгическую волну. — Я помню этот кайф от тяжелого железа, впившегося в мои запястья; этот блаженный ужас перед насильственным броском в небытие, минуту, когда я вышел из подземелья и увидел утро — ради нее я готов повеситься тридцать раз подряд; это раннее, еще холодное солнце и моя жизнь — здесь, со мной; это утро было самым лучшим, потому что последним. Почему вы не повесили меня. Оно? Лучшей реальности не будет; все остальное — всего лишь запутанные абстракции, фикции, которых не существует. Я хочу назад — в петлю!

— Вот в этом и есть твоя главная ошибка, друг мой; но все равно — благодарен ли ты мне за то, что я предал тебя, и ты испытал все это? Запомни, сынок, малая мудрость сводится к нормальным нравственным законам, в соответствии с которыми иные поступки ужасны, но не будь их — этих поступков — что бы оставалось делать нам? Нельзя испытать счастья от «непредательства» в мире, где никто никого не предает; в этом смысле предатель — творец, он создает ситуацию, новый поворот, целую жизнь, а стойкий человек с закрытым ртом, от которого не добьешься никаких сведений — даже тех, которые абсолютно никого не волнуют — он идет у предателя на поводу; он не создает сам ничего: и если представить этих двоих в виде любящих друг друга педерастов, то предаваемый будет пассивным.

— Ну что, Миша? Мы опять не попали туда, куда ты хочешь? Где твой мир, где твоя цель? Здесь нет ничего — все едино; и вожди, и березы, и чувства.

— Да, ты прав, это не то, — сказал Миша. — Но я знаю, что мне делать.

— Что же?

— Ааа… — застонал Александр Иванович, увидев кровожадный взгляд Миши.

— Чтобы попасть, в этот идиотский мир, — сказал Миша Оно тоном лектора, рассказывающего о коллизиях семейной жизни, — я должен поступить неадекватно. Например: я должен тебя съесть.

— Что?-переспросил окровавленный Александр Иванович.

— Съесть. Ритуальное людоедство в данной ситуации является чистым маразмом, поэтому я остановлюсь на нем. А может быть, твоя кровь согреет мое одиночество.

— Лежать, скотина! — скомандовал он и ударил беднягу второй раз опять в морду.

— Милосердие… — прошептал Александр Иванович.

— Власть! — крикнул Оно, начав настоящее избиение.

— Ты, гнида вонючая, онтологический выблядок! Я из тебя вытрясу бессмертное чувство "Я"! Твои уши будут хрустеть у меня за щекой.