Века нового новые мерки
Века нового новые мерки,
Гул ракет на крутом вираже,
Но загадка рожденья и смерти,
Как и прежде, теснится в душе.
…Где-то в ды́мке веков и событий,
В тихом шелесте суток и лет
Отыщите меня, позовите,
Я не бросовый все же поэт.
У меня среди книг и книжонок,
В мешанине бумажной стола
Попадался и стих обнаженный,
И сердечная строчка была.
Я точил их частенько ночами,
Мой читатель, утраты терпя.
Чтоб в успехе они и в печали
Недокучно хранили тебя,
Чтоб в живой толкотне общежитий
Ты в ответ поклонился словам.
…Позовите меня, отыщите.
Может, я и понадоблюсь вам.
1972
Поученьям ходячим не верю
Поученьям ходячим не верю
Поученьям ходячим не верю,
Врут они временами без мер.
Источили писатели перья —
Где любви образец и пример?
Почему и целуешь — а пусто?
Как сердца поджигают сердца?
Может быть, настоящее чувство
Первородно всегда, как искусство,
У которого нет образца.
1949
Может быть, угомониться лучше
Памяти Елены Денисьевой
Может быть, угомониться лучше…
Но старик, дряхлеющий уже,
Жизнь сначала начинает Тютчев
На своем закатном рубеже.
Девочка,
наивная по слухам,
Вы к нему пришли, не побоясь.
Что немедля взбесятся старухи,
Слово «связь» читавшие,
как «грязь».
Усмехались циники и трусы, —
То-то фарисеям торжество!
Но метались яростные музы,
Охраняя брата своего!
На ханжей салонных непохожий,
Не в чести давненько у весны,
Он светлее делался,
моложе
От сиянья вашей белизны.
Юная мадонна полусвета,
Близ него вы делались мудрей.
И дрожала седина поэта
Рядом с ясным трепетом кудрей.
Пусть не раз вас слезы оросили.
Их
стирая с вашего лица.
Просветленно плакала Россия
Над последней радостью певца.
Сплетнями терзаемый и хворый,
Он ласкал вас слабою рукой.
…Будь бессмертна женщина,
которой
Мир обязан тютчевской строкой!
1973
Каменеют воробьи…
Каменеют воробьи,
Серые воробушки.
Застываю от любви,
От любви-зазнобушки.
Запасенные слова
Замерзают в глотке,
Тяжелеет голова,
Пьяная без водки.
Ох, морозец нынче крут!
Борется с весною!
Забивает все вокруг
Злою белизною.
Я на улице торчу.
Выходи наружу!
Вот уж перышки пичуг
Пропускают стужу.
Шелестит метель, слепя,
Лепит в лоб занозы,
И на сердце у тебя
Снежные заносы.
Январь 1940
Эка вьюга, эка скука
Эка вьюга, эка скука,
Не видать вокруг ни зги,
Бродит рядышком разлука.
Только шаркают шаги.
Вот она
у изголовья,
Шепчет глухо по пути:
«Безответною любовью
На земле хоть пруд пруди…»
Вот она
уже хохочет,
Уязвляет, как осот:
«Не снега́, а писем клочья
Вьюга
сивая
несет…»
Пакость экая, ей-богу,
Не осот, а осыпь ос!
…Соберусь-ка я в дорогу,
Сяду я на паровоз.
Сяду я на паровоз,
Под которым шесть колес.
Для забвенья лучше нету,
Для сердечных тех хвороб,
Как пойдешь гулять по свету —
Сиверок студеный в лоб!
И тогда от сильной сини,
От морозца близ лица
Вдруг, бывает, поостынут,
Успокоятся сердца.
…От откоса до откоса
Полотно январь сковал.
Паровозные колеса
Бьют разлуку наповал.
1959
Нет, обиды не возьму на душу
Нет, обиды не возьму на душу,
Не к чему нам ссориться опять.
Время созидает, но и рушит,
Прописи не сто́ит повторять.
Лезет в зубы сам собой ответец:
Отгулялось в хмелевой ночи,
В том лесу, где на следах медведиц
Старые тоскуют мохначи.
Там, где тропы мы с тобой торили —
Костерок таежный наш зачах.
Обгорелой грудою опилок
Прошлое дымится в кедрачах.
Я далек от всякого навета,
Но прошу — ни лекарь, ни палач —
Кедрачи когда-нибудь наведай,
О былом содружестве поплачь.
Уж зима на белой тройке едет,
Умирают, охладев, ключи
В том лесу, где на следах медведиц
Старые тоскуют мохначи.
1968