4. Странное и тревожное настроение и не менее странные поступки императрицы Марии Федоровны, императора Николая I и князя Волконского с Вилламовым, скороспелый и несомненно задним числом написанный «официальный дневник» князя; запрещение Николая I открыть гроб для народа в Казанском соборе; неуместные повторные восклицания Марии Федоровны в Царском Селе: «Это же мой любимый сын, мой дорогой Александр!». Почему бы матери при виде тела собственного сына понадобилось повторять такие слова, производящие впечатление: «Да право же, это он!»

5. Немедленно после смерти распространившиеся слухи, что «везут чужое тело». Ведь почему-то такие слухи возникли! А ведь этот слух необычный. Кончина монарха часто порождает всякие пересуды и всевозможные комментарии, но только таганрогская драма породила такой слух. И слух этот, очевидно, показался народу настолько правдивым, что хотели насильно вскрыть гроб, а властям — настолько опасным, что в московском Кремле по вечерам у ворот ставили пушки, а ночью по городу ходили патрули.

6. Протокол вскрытия тела. Врачи, давшие ответы на просьбу В. Барятинского, были известны на всю Россию, а некоторые и за границей. Редкое единодушие, с которым они отрицают возможность смерти от брюшного тифа или малярии, несомненно убеждает, что в Таганроге было вскрыто тело не Александра…

7. Поведение самого императора, начиная с отъезда из Петербурга, его отдельные фразы и намеки. Вспомним хотя бы некоторые из них: «Я скоро переселюсь в Крым и буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку». 14 ноября, отказавшись от лекарств, Александр сказал лейб-медику Виллие: «Надеюсь, вы не сердитесь на меня за это. У меня — мои причины». В тот же день он просил духовника: «Прошу исповедать меня не как императора, а как простого мирянина».

Удивляет еще одно обстоятельство. После беседы с духовником, а беседовал он еще когда «болезнь» не предвещала ничего трагического, — он за все последующие четыре дня ни разу не выразил желание видеть священника и при «кончине его» священник также не присутствовал. Это совершенно не похоже на Александра, который, если бы он действительно умирал, конечно, потребовал бы к себе духовное лицо. Да и близкие к нему люди, то есть императрица и князь Волконский, несомненно, послали бы за священником — хотя бы для того, чтобы прочитать отходную молитву.

Естественно возникает весьма существенный, пожалуй, щекотливый вопрос: если император привел свое намерение в исполнение и скрылся, то как и при каких обстоятельствах он мог это сделать?

Великий князь Николай Михайлович в своей книге «Легенда о кончине Александра I» приводит разговор (в его присутствии) между историком Н.К. Шильдером и одним лицом, про которое великий князь пишет, что не имеет права его назвать. Это лицо, возражая историку «по целой серии его мистических загадок», сказало: «Я допускаю возможность всех ваших предположений по поводу исчезновения Александра, кроме одного, самого основного и которое мне кажется недопустимым. Как вы допускаете, чтобы можно было подменить тело императора?!» Приводя эту фразу, Николай Михайлович добавляет: «Должен и я всецело присоединиться к этому мнению и сказать, что более чем сомнительно допустить возможность подмены покойника, когда этим покойником является русский государь».

В том-то все и дело! Подменить труп простого человека — задача нелегкая, пожалуй, невозможная: возникает масса различных юридических, полицейских, врачебных и иных препятствий. Но подменить тело императора, когда он сам этого желает — это не может встретить ни малейших препятствий. Александру достаточно было посвятить в свою тайну трех-четырех лиц, которые, распределив между собой степень участия, должны были только найти подходящего покойника, чтобы положить его в гроб вместо императора, затем своим образом действий заставлять других, непосвященных, принимать ложь за истину и, наконец, хранить молчание.

Где-то в далеком Таганроге, в небольшом доме, при малочисленном составе свиты и прислуги, большинство которой даже не находилось во дворце, при мало-мальской осмотрительности и осторожности вся эта мистическая драма могла быть разыграна без сучка, без задоринки, не возбуждая ни в ком ни малейшего подозрения. Но, видимо, разыграна она была не во всем удачно: кто-то или не справился со своей задачей, или проговорился, или что-то прошло не совсем гладко. Возникли подозрения, поползли сразу же тревожные слухи.

Кто могли быть лица, которых император посвятил в свою тайну и без помощи которых он не мог привести свой план в исполнение? Такими лицами были: императрица Елизавета Алексеевна, ближайший друг государя генерал-адъютант князь Волконский и один из врачей — лейб-медик Виллие либо доктор Тарасов, а может быть, и оба медика. Участие этих трех-четырех лиц было крайне необходимо!

Что же указывает, прямо или косвенно, на их пособничество?

Итак, первая среди названных сообщников — Елизавета Алексеевна.

Для полноты картины надо сделать небольшое отступление.

Когда возник вопрос о приискании Александру невесты, Екатерина II вызвала в Петербург двух принцесс Баден-Дурлах, тетка которых была первой женой Павла. В конце 1792 года принцессы прибыли в Петербург и остановились во дворе покойного Потемкина. Их приняла Екатерина, состоялись смотрины. Александру понравилась старшая из принцесс, и 9 октября сыграли свадьбу — с необычной для того времени помпой… Александру было в то время шестнадцать лет, молодой жене — пятнадцать. Великая княгиня была прекрасна, элегантна, отличалась чистотой нрава, острым умом и талантом, а также изысканным вкусом, скромностью, добродушностью и преданностью. Так отзывался о молодой супруге Елизавете Алексеевне сам Александр, будущий император.

Вначале казалось, что брак будет счастливым. Но Александр был непостоянен — его тянуло к другим женщинам и дошло до того, что молодые супруги жили отдельно. Любовные похождения великого князя были многочисленны. Но пленила его одна женщина, которой он оставался верен почти до конца жизни. Это была жена друга его молодости, Дмитрия Нарышкина, — Мария Антоновна. Увидев ее в первый раз, Александр влюбился и — немедленно добился успеха.

Результатом их связи было трое детей, все они, естественно, были Нарышкины, хотя обманутый муж прекрасно знал, кто отец «его» детей… Одну из дочерей, Софью, Александр очень любил, впоследствии он сделал ее графиней. Она умерла рано, семнадцати лет, чуть не дожив до свадьбы с графом Андреем Шуваловым.

Впрочем, Мария Антоновна изменяла не только мужу, но и любовнику. Узнав об этом, Александр порвал с ней связь, и стоит лишь удивляться той любви и преданности, с которыми Елизавета Алексеевна приняла легкомысленного и заставившего ее страдать супруга. Но было уже поздно. Ничто не связывало ее с Александром, кроме того, что называется приличиями — чисто, впрочем, внешними. У каждого из супругов была своя жизнь, свои радости и печали… И вот внезапно, после многолетнего отчуждения, разыгрывается идиллия таганрогского уединения. Трудно сказать, было ли это со стороны Александра желание оставить в душе супруги хорошее по себе воспоминание, либо им руководило просто стремление в нужную минуту иметь рядом надежного человека, который «не выдаст». Загадка, ответ на которую супруги в разное время унесли в могилу. Вероятнее всего, в поездке в Таганрог сыграло роль и то и другое. На это указывают и образ действий императора, и письма императрицы.

Тут опять вступает в памяти пресловутое 11 ноября. Вспомним: «Виллие был весел, он сказал мне, что у императора жар, но что я должна войти, что он не в таком состоянии, как накануне».

Супруги имели продолжительный разговор, содержание его неизвестно. Но в тот же день императрица писала матери, маркграфине Баденской, письмо, поражающее загадочностью: «Где убежище в этой жизни? когда вы думаете, что все устроили к лучшему и можете вкусить этого лучшего, является неожиданное испытание, которое отнимает у вас возможность наслаждаться окружающим…»