— Не беспокойся. Это газовое, для самообороны. Сплошной ведь бандитизм, скоро не только пройти, но и проехать спокойно нельзя будет.
— Да, — вздохнул вполне искренне капитан. — Преступность прямо одолела, а раскрываемость все падает. Вылез бы Жириновский в президенты — враз бы порядок навел.
— Слышал его программу, — я хотел улыбнуться, но вышел оскал. — Расстреливать преступников на улицах…
— Во-во! И продовольственный вопрос тут же отпадет; на сколько ртов меньше станет!
— И водка подешевеет, — поддакнул я, чтобы ему потрафить. — Тебе-то не хватает небось? Кстати, у меня нынче зарплата, — свою пачку разделил пополам и одну часть сунул капитану в карман.
Пилипчук воровато огляделся по сторонам и встал, отряхнув брюки.
— Ну, я потопал. Если появится что новенькое, сообщу через Анжелу.
А таких, как ты, — глядя вслед поспешно удалявшемуся участковому, подумал я, — надо не на улицах шмалять, а просто вешать за яйца на фонарях. Сука двуличная с коричневым окрасом! И продовольственный кризис исчезнет — вас таких никак не меньше, чем нас.
Когда вернулся к машине, Цыпа с Кисой дожевывали ветчину.
— Без хлеба даже вкуснее, — сделал ценное открытие Цыпа.
— Не боись, Цыпленок, найдем мы тебе девку. Беременную, но целку, — совсем не к месту вставил свой афоризм Киса. Зуд на юмор у него явно не прошел, а может курнуть успел, пока я дипломатничал с капитаном.
— Слушай сюда, мужики, — я, как всегда, устроился на заднем сидении, между прочим, самое безопасное место при аварии. — Хохол предупредил о готовящейся большой чистке в городе. Думаю, на днях менты введут в действие свои любимые поганые операции «Сигнал» и «Кольцо». Значит, опять начнется беспредел на трассе. Будут всех тормозить, шмонать, провоцировать. Расконсервируют стукачей, уголовка землю носом рыть будет. Возьмут подозрительные телефоны под контроль, могут и микрофоны везде понатыкать. Бойня между группировками неизбежна, но надеются задушить ее в зародыше. Нас коснуться не должно, но подстрахуемся. Соберете все волыны в заведении, со своих хаз, ни одного патрона чтоб не завалялось, ни грамма опия и анаши. Свезете все Могильщику. У него и осядете. Я там завтра нарисуюсь. Продуктов запасите. У Вадима с хавкой, конечно, напряженка. Он же одним первачом питается.
Опер Инин
В однокомнатное логово заскочил лишь на минутку, чтобы уложить под валик Братишку, тщательно стерев отпечатки носовым платком, смоченным водкой. Теперь даже если квартира спалится, доказать, что шпалер мой, будет практически невозможно, так как диван купил по случаю на распродаже конфискованного имущества какого-то бедолаги и про тайник вполне мог не знать. Хотя эта «крыша» навряд ли «протечет» — приобретена через третьи руки на чужое имя.
Ночевать отправился в свою четырехкомнатную квартиру в Чкаловском районе. Там у меня чисто, даже пустячный криминал типа пружинного ножа или финки отсутствует. Легавым ведь дай только повод — кинут в пресс-камеру следственного изолятора, а там уж «специалисты» подобраны. Любые показания «выхлопают», да еще и «голубым» могут сделать. И прокурорский надзор тут бессилен — «работают» с подозреваемым не люди в погонах, а свои же братья-уголовники, которым по разным причинам терять нечего. Они за пачку чая или «косяк» анаши, полученные от «кума», готовы даже «авторитета» по стенке размазать. Самый мерзкий контингент преступного мира. На каждом шагу стреляют их, режут, на кол сажают по ту сторону забора, но численность этой мрази что-то не убывает. Должно быть, потенциал необъятный. Тем более общая обстановка для «шерсти», как их прозвали, благоприятная. Сейчас нет истинно «черных», то есть воровских зон, или «красных», то есть полностью под пятой администрации, общественников. «Все смешалось в доме Облонских» с этой перестройкой и «демократией». Сегодня повсеместно один царь по имени беспредел, то бишь отсутствие каких-то твердых правил, законов, — неважно даже, ментовских или воровских. Везде верховодят кулак или заточка, сварганенная из ножовочного полотна. В таком микроклимате даже деревенский мужичонка, севший за кражу курицы, либо хулиганку по пьяни, выходит из лагеря бешеной зверюгой или животным, потерявшим человеческий облик. Часто даже и внешне. А гуманизация в зонах, о которой так победно трубила пресса, свелась к разрешению ношения наручных часов, короткой прически и нескольким добавочным килограммам в передаче.
Старая, привычная до блевотины совдеповская показуха. Хотя, казалось бы, живем мы уже при капитализме-демократизме. Впрочем, возможно, это чисто русская особенность натуры — понтовитость до дурости. Взять, к примеру, те же «потемкинские деревни» или прожект «Оздоровление экономики в 500 дней».
Эту четырехкомнатную приватизированную фатеру я приобрел полгода назад не по необходимости, а просто, чтобы надежно вложить куда-то деньги. Сейчас в России только три непотопляемых кита — недвижимость, золото и доллары. Скупать валюту я посчитал непатриотичным, золото могут украсть, а квартира всегда будет в цене, а главное, никуда не пропадет даже в случае моей внезапной смерти.
Официально квартира куппена на аукционе недвижимости двоюродной сестрой Натальей, так что при самом скверном раскладе судьбы — конфискации имущества, государство не сможет наложить на квартиру свою загребущую лапу, так как я являюсь не собственником жилой площади, а лишь квартиросъемщиком. Полгода назад она стоила двадцать миллионов рублей, а на сегодня ее стоимость перевалила уже за сорок.
Акционерным обществам и банкам не доверил бы и копейки. Обещать пятьсот-тысячу процентов годовых могут исключительно мошенники либо законченные идиоты.
Наталья навещала квартиру раз в неделю, чтобы навести блеск на полированные австрийские гарнитуры и проветрить комнаты.
Так что поднявшись на третий этаж и открыв металлическую, закамуфлированную дубом дверь под магической цифрой девять, я никого не обнаружил.
Принял комбинированный душ — сначала горячий, затем холодный и опять горячий. Давно заметил, как это благотворно действует ка нервные окончания, снимает усталость и стресс. Не вытираясь, набросил на тело длиннополый махровый халат и прошел в кабинет. Люблю уют, и все в этой комнате преследовало данную цель.
Одну стену до самого потолка занимал книжный шкаф с произведениями почитаемых мной авторов Бальзака, Грина, Стивенсона, Дойла, Гарта, Мериме, Генри, Диккенса, Уайльда и еще масса книг общей численностью более тысячи. Некоторые сохранились с детства и стояли на почетных видных местах. Например, сборники сказок Гауфа и «Тысячи и одной ночи». Весь пол укрывал толстый ворсистый ковер с преобладанием зеленых успокаивающих тонов, а против дубового стола был оборудован интимный уголок из дивана, двух кресел, камин-бара и треугольного журнального столика под малахит.
Устроившись с ногами в кресле у камина, стал ждать. Но телефон на журнальном столике упорно молчал.
Нажал верхнюю клавишу слабого накала камина и открыл засветившийся бар. Необходимо как-то убить время. Выбор богат, но я остановился на водке «Зверь». Во-первых, название мне импонирует, а во-вторых, в силу, наверно, врожденной доверчивости, почти серьезно отношусь к рекламе, обещающей наутро после употребления «Зверя» ясную, неболящую голову. Правда, у меня есть сильное подозрение, что реклама подается по телеэфиру в урезанном виде, а исчезнувшая концовка гласит: «…если наутро принять еще не менее ста грамм «Зверя».
Хлобыстнул сразу полстакана и, расслабившись, закурил любимые «Родопи». Старший оперуполномоченный майор Инин, звонка которого я ждал, пил не так — мелкими, смакующими глотками, любуясь игрой света в бокале и нежно грея его в своих короткопалых, но ухватистых руках.
Странные у нас с ним сложились отношения. Он пребывал в полной уверенности, что я «его человек», мягко выражаясь, внештатный сотрудник оперотдела, а если не в бровь, а в глаз — стукач.
Я же считал, что майор моя козырная карта в схватке с органами и конкурентами из различных группировок и банд. А попросту — считал его тем презервативом, с помощью которого я могу, при случае, трахнуть и тех и других.