— Наверное, она испугалась, что эту сумму включат в налоговую декларацию и заставят платить с нее налоги.

— Но, насколько я понял, вас насильственно отстранили от работы, однако формально вы еще в штате, стало быть, все налоги за вас уплачены.

— Я иногда делал кое-что на стороне, в другой типографии, не на Г'рейз-Инн. Ну и великая конспи-раторша Морин тоже изредка подрабатывает, на карманные расходы. Она никуда эти свои мелкие заработки не вписывает. Наверное, поэтому не указала и деньги в шкатулке. Скорее всего, именно так.

— Иными словами, относительно раздела наличных денег вы с женой договоритесь сами?

— Да, безусловно.

— Понятно.

Наступает неловкая пауза. Адвокат берет карандаш и начинает что-то подсчитывать в лежащем перед ним блокнотике. Секунд через тридцать он говорит:

— Ну что ж, мистер Бак. Я позволил себе подвести кое-какие итоги. Если мы с вами будем исходить из того, что вы верно определили стоимость дома, плюс добавим сюда остальные доходы, учтем конъюнктуру рынка недвижимости на сегодняшний день, присовокупим сюда расходы на судебные издержки и, разумеется, сумму моего гонорара…

Итак, с учетом того, что вам полагается сорок процентов от стоимости вашего дома…

— Как это сорок процентов? Почему?

— Видите ли… поскольку вы не в состоянии выплачивать вашей жене достаточное содержание, в качестве компенсации она получит большую долю совместно нажитого капитала. Боюсь, нормы нашего судопроизводства несколько устарели, но такова реальность. Представители закона исходят из того, что у женщины меньше возможностей заработать себе на жизнь, чем у ее бывшего супруга.

— Но у меня как раз безвыходная ситуация! Печатники больше никому не нужны! Везде вводят новые компьютерные технологии. Мне пятьдесят шесть лет. Меня уже никто не возьмет к себе на работу.

— Тем не менее судья непременно оценит ваше положение как более выгодное в сравнении с положением вашей супруги, и, соответственно, он обязан позаботиться о том, чтобы она получила иные средства к существованию, коль скоро вы не можете выплачивать ей алименты.

Чарли неловко ерзает на стуле. Будущее, и без того чрезвычайно зыбкое, тает прямо на глазах.

— Ну и с чем же я все-таки останусь?

— Хотите подвести окончательный итог? Думаю, вы можете рассчитывать примерно на сорок тысяч фунтов. Если, конечно, миссис Бак будет вести честную игру.

Чарли повторяет сумму, сохраняя при этом полное спокойствие. Покрутив эту цифру в уме, он с изумлением обнаруживает, что она, в сущности, не такая уж и маленькая. Он представляет ее в виде стопки однофунтовых бумажек, стопка получается огромная.

— И разумеется, еще плюс половина того, что Морин припрятала.

Адвокат улыбается. Неожиданно искренней, неформальной улыбкой, в первый раз за всю их беседу.

— Разумеется.

--

Чарли сидит в гостиной у Томми, в его чингфордском доме. Он только что приехал. Он печально озирается. Холл выкрашен желтой эмульсионкой. Обои в гостиной белые, с частыми синими полосками, тонкими, как паутинка. Пока Чарли шел к стулу, каблуки его громко цокали о голый пол.

— Когда вы наконец постелете ковры?

— Ковров у нас нынче не полагается.

— Брось трепаться…

— У нас теперь в почете голые доски. Так сказать, последний писк моды. Спроси у Лолли. Она скупает все журналы по этой части.

Он кивает на матово-черную полку для журналов. И теперь Чарли понимает, почему пухлые пальцы Томми все в порезах: у журнальной мелованной бумаги острые края. На полке высокая стопка журналов "В мире интерьеров".

В глубине дома раздается детский плач.

— Лоррейн! Успокой ребенка!

— Сам успокой!

Голос ее доносится сверху, из спальни. Там она в данный момент окунает губку в краску, цвет которой обозначен на банке как "Осенняя вербена", потом на секунду прижимает губку к стене, тут же убеждаясь, что достичь нужного эффекта не так-то просто. Что-то беззвучно шепча, она сдвигает в сторону всякий мусор, загораживающий разложенный на полу образец — картинку в журнале "Красота вашего дома". С оконного карниза свисают каскады персикового тюля, аккуратно обернутые прозрачной полиэтиленовой пленкой, чтобы на них случайно не попала краска.

— Чаю хочешь? — спрашивает Томми, направляясь в кухню, которая является частью гостиной, — Чарли так и не понял, зачем это нужно соединять. Даже чайник у них особый: матовый черный, а не хромированный, как у всех.

— Мы только что соорудили одну штуку, для гидромассажа. Хочешь взглянуть?

— Не все сразу, Томми.

— Пойдем. Посмотришь. Это обошлось мне…

— У меня правда нет настроения.

Томми, разочарованный, несет Чарли обещанный чай. Тот усаживается за столик у окна. Томми ставит на стол бутылку "Скотча" и стаканы. Чарли наливает свой почти до краев и отхлебывает огромный глоток. Окна перехвачены свинцовыми, под "старину", переплетами крест-накрест. Томми купил их на фабрике, что гораздо дешевле. Такие крестовины теперь у них на всех окнах. Над рамами — балки, как бы деревянные, чтобы стилизация под загородный дом была более убедительной. Ребенок надрывается все громче. Томми передергивает плечами и тоже наливает себе виски. Ему больно видеть брата в таком состоянии, хоть он всегда считал его лопухом и упрямым занудой. А сегодня он впервые увидел, как старший брат плачет! Такое случалось только в раннем детстве. Чарли пытался доходчиво объяснить, насколько ужасна его ситуация, но это обернулось лишь крепкими ругательствами и, разумеется, обвинениями в адрес коварного женского племени, которые Томми горячо поддержал. Выговорившись, Чарли впадает в угрюмое молчание. Серое небо за окном тяжело навалилось на одинаковые красные дома, будто пропитанная эфиром повязка на лицо страждущего калеки.

— Я всегда чуял, что он не наш человек, просек это с первого раза, — сказал Томми.

— Это ты о ком? — бормочет Чарли.

— О Питере Хорне, о ком же еще. У него такой был взгляд…

— Какой?

— Хитренький, вот какой. Глазками то туда, то сюда…

— Я не помню.

— Послушай, Чарли, — Томми наклоняется ближе и полушепотом говорит: — Я знаю одних деятелей…

— Деятелей? Каких?

— Ну, есть одни, крутые ребята… Сделай заказ, и они с ним разберутся, поучат его приличным манерам. Не бойся, меру они знают. Никакого криминала. Прочистят этому живчику мозги, и все дела. Чтобы не думал, что ему все позволено.

Чарли поднимает голову и выдавливает из себя улыбку:

— А с двоими они могут разобраться? Но платить буду как за одного, устроишь?

— Ну, брат… Я попробую. Может, за баб они поменьше берут. Но чтобы обработать двоих, а получить за одного… Не уверен.

— Томми, неужели ты думаешь, я серьезно?

— Томми! Ты успокоишь наконец Кайли?! — пронзительным голосом вопит сверху Лоррейн.

Томми даже не пошелохнулся, только наморщил лоб:

— А разве не серьезно?

— Конечно нет.

— Ну-у, ты даешь… Она же обчистила тебя до нитки. Сам я не знаю, что бы сделал, если бы меня так ободрали.

— В конце концов, она моя жена.

— Была, Чарли. Была, да сплыла. — Он кивком указывает на принесенный Чарли коричневый конверт, где лежит листок с постановлением суда. Все разрешилось очень быстро, Чарли не успел даже ничего толком осмыслить. Поразительно, итогом всей их жизни — больше двадцати пяти лет вместе! — стал этот жалкий тоненький конверт.

В дверях появляется Лоррейн. Волосы плотно стянуты шарфом, все лицо в мелких брызгах краски. На лодыжке эффектно поблескивает тонкая золотая цепочка, двадцать четыре карата. Ноги свежевыбритые и слегка пупырчатые, как кожа ощипанной индюшки.

— Ты, паразит, жиртрест проклятый! Тебе лень даже пальцем пошевелить!

— Ля-ля-ля. Гав-гав-гав. — Томми демонстративно зевает и одновременно похлопывает стиснутыми четырьмя пальцами о подушечку большого, изображая лающую собаку. — Это мне лень пошевелить пальцем? Ты слышал, Чарли? А весь этот дом, машина, все эти игрушки, кроватка, коляска, это все, значит, свалилось с неба, из огромной такой дыры, из дырищи.