— Это что-то философское, — заключил один из собеседников.
— Может быть, во всяком случае, я не стремился к философским высотам. Слава богу, я писатель, а не мыслитель».
Герой потрясен приближением к его тайне. Но он и доволен. Доволен тем, что увиденные им сцены жизни задели не только его чувства, но и разум, вызвали раздумья о судьбах людей и их будущем. Да, это нечто философское.
В романе «Ад» Барбюс говорит о социальных бедствиях. Самое страшное из них — война.
Свои размышления автор вкладывает в уста двух врачей. Еще многое от биологизма Золя в страстном споре этих двоих. Причины социальных бед они вместе с автором романа ищут не в устройстве капиталистического общества. Барбюс далек еще от того представления о войне, к которому он придет в 1914–1919 годах. Он просто констатирует ужасающую истребительную силу войны. Он знает пока только войны колониальные. Реки крови ни в чем не повинных людей ужасают его. Вот почему и герой романа, свидетель спора двух медиков, задумывается о расовом изуверстве. Все его существо восстает против национального угнетения.
Поток мыслей рождает у молодого человека история Филиппа, героя одной из глав романа. В пятьдесят два года, стоя на краю могилы, Филипп влюбляется в свою молоденькую воспитанницу Анну. Влюбленный опекун! Старая тема Боккаччо, Мольеpa, Бомарше. И вдруг она оборачивается своей трагической стороной в романе Барбюса.
Благородный и возвышенный Филипп женится на Анне, чтобы оставить ей состояние. Тяжело больной, он вспоминает большой мир, который ему удалось увидеть. Блистательное Палермо и скромная усадьба в Киеве, утопающая в акациях, лазурное небо Сицилии и пропитанный запахом нефти Баку.
Значит, еще тогда Барбюс думал о России, о Киеве, о Баку? Кто рассказал ему о них, кто заронил в нем интерес к неведомой и далекой стране? И мог ли он предвидеть, что через двадцать лет увидит край, о котором его герой Филипп тоскливо шептал: «Я люблю Баку. Пусть яле увижу больше эту страну. Но я люблю вид этих мощных нефтяных источников и серый, чрезмерно громоздкий пейзаж. Даже лужи грязи, покрытые маслом, образующим на них расцвеченные круги. Широкое небо, обнажающее голубизну. Бесконечные дороги. Их колеи, блестящие, как рельсы. Дома, покрытые черным глянцем… Запах нефти повсюду, вплоть до цветов, бесконечный запах подземного моря…»
Через двадцать лет Барбюс признается в своей горячей любви к Закавказью. Он будет изучать его, он будет о нем писать.
Филипп умер. Герой романа был свидетелем его смерти. Она навеяла мысли о неизбежном конце каждого. Как? Знать, что ты умрешь, превратишься в прах, станешь пищей червей!
Герой Барбюса полон ужаса перед фатальной неизбежностью смерти.
Потеряв мужа, Анна быстро утешается. В той самой комнате, где умер старый идеалист Филипп, герой Барбюса видит Анну и ее любовника. Сцены, полные безудержной чувственности, разыгрываются перед ним.
И вот заключительная тирада героя: «Я видел жизнь, всю, целиком. Я видел трагическое, священное и чистое и счел их в порядке вещей. Я видел постыдное, и я счел его также в порядке вещей. Но зато я был в Царстве Действительности».
И для героя и для автора это критерий ценности книги, смысл ее появления в свет.
Одиночество, печаль, смерть. Сколько раз повторены эти слова в романе! И все же есть в нем светлое начало, влекущее Барбюса, кружащее ему голову, поглощающее всю его творческую силу. Что смерть и печаль, что безнадежность и отчаяние, когда на свете есть любовь! Ее Барбюс ощущает как высшую человеческую радость, как величайший дар жизни. И это ощущение окрашивает все проходящее перед героем, в какие бы эротические крайности ни выливалось описание.
Лицемеры, чью подноготную подсмотрел герой Барбюса в щель стены, ополчились на автора. Эти ханжи были сродни тем «законникам», которые травили Флобера за «Мадам Бовари» и привлекали к ответственности Мопассана за безнравственность, тем «моралистам», которые били стекла в окнах квартиры автора «Нана».
Поэтому «Ад» получил скандальную славу. Либеральная пресса превозносила его. Официальная — безоговорочно осудила. В бульварных газетах к имени Барбюса присовокупляли эпитеты: «бесчестный», «отвратительный» и даже «сам сатана».
Лай мелких шавок только подчеркивал значительность высказываний титанов литературы.
Истинные ценители нашли в книге Барбюса не только модный пессимизм, типичный для людей, молодость которых, бледная, как растение, лишенное света, дышала затхлым воздухом Третьей республики. В скорбных строках романа прочли подлинное человеческое страдание, душевную боль.
Одинокий романтик, герой книги возбуждал симпатии, его неприятие отвратительной действительности не было ли протестом против нее? Вера в возможности человеческого сердца выражена здесь твердо, ясно. Она пробивается в печальные потемки, окружающие героев. И это делает новый роман Барбюса более оптимистичным, чем его книга «Умоляющие», более человечным и полным скрытой живой силы.
«Вот, наконец, книга о человеке!» — восклицал Анатоль Франс. Морис Метерлинк обратился к Барбюсу со словами признания и восторга: «Мой дорогой поэт, вы не имеете премии Гонкура! Я презираю тех, кто еще не знает ваших произведений… После чтения вашей книги хочется кинуть в великую тишину крик справедливости!»
Барбюс получил премию Гонкура. «Ад» расходился большими тиражами, переиздавался и снова расходился…
Имя Анри Барбюса стало известно Франции. «Отвратительный Барбюс снова выпустил свою ужасную книгу! Берите, хватайте «Ад»!» — кричали продавцы на улицах Парижа.
Книгу в светло-желтой обложке с монограммой в декадентском духе — фирменным знаком издательства Альбен Мишель — хватали руки мужчин и женщин, молодых и старых.
— Не читали «Ад»?.. Как можно!.. — Среди «интеллектуалов» это считалось непростительной отсталостью.
Толковать об «Аде», вкривь и вкось судить об его авторе стало модой.
— «Адская» слава! — бормотал Барбюс, высокий, нескладный, элегантный, садясь в фиакр, чтобы ехать к Лаффиту.
Слава этой книги, родившись внезапно, так же молниеносно угасла, как все, что не проникает в глубину, в толщу народа. Это была слава вспышки, а не огня.
2
«Ад» не сделал жизнь Барбюса раем. Он должен был по-прежнему отдавать время издательской суете.
И все же многое изменилось. Он стал автором «нашумевшего романа». Пусть этот шум быстро затих, все же о нем теперь говорили: «Тот самый Барбюс». Наиболее существенным результатом этой перемены были поездки в Англию, Швецию и Италию. Барбюс узнал многих собратьев по перу в других странах, они узнали его. Наконец он стал главой Ассоциации сорока пяти.
Это было яркое и шумное явление литературного Парижа. Хотя бы потому, что все сорок пять много шумели о себе и друг о друге.
Сорок пять литераторов противопоставили свою организацию Французской Академии. Молодежь против стариков, задор и смелость против рутины и окостенения — такой смысл крылся за самоуверенными манифестами ассоциации.
Барбюс был признан ее «императором». Не потому, что он был лучшим из сорока пяти, но, вероятно, потому, что был менее «растрепанным» и более четким, в большей мере, чем другие, обладал талантом организатора и той силой притягательности, которая всегда влекла к нему товарищей по перу.
Барбюс разделял иллюзии многих других членов Ассоциации, полагая, что она будет иметь большое общественное значение. Это было наивной мечтой по одной той причине, что в число сорока пяти вошли люди, уже тогда мыслившие по-разному. Нет ничего удивительного в том, что их пути вскоре круто разошлись. В годы, когда утонченный автор декадентских романов Анри де Ренье жил среди образов опоэтизированных им аристократов, Леон Блюм плел сложную паутину политических интриг, прокладывая себе путь в члены правительства.
Для многих примыкавших к сорока пяти Ассоциация была узкой береговой полоской, с которой они бросались в бурное море политики, то плывя вместе на одной волне, то теряя друг друга из виду.