– Вы можете обучать своих певичек… Право, это доставляет вам больше удовольствия. – Марья Петровна потеряла власть над собой: она говорила о певичках, о его строптивом характере, о мужской неблагодарности.

В гостиную снова вбежала горничная.

– Лошади поданы!

– Сейчас иду! – Марья Петровна пошла к выходу.

– Отложить лошадей! – спокойно и твердо приказал Глинка. – Марья Петровна никуда не поедет!

В его голосе послышались такие суровые, решительные ноты, что Марья Петровна с несказанным удивлением обернулась к мужу. Но он смотрел на нее ласково и в глазах его была мольба.

– А! Вы хотите меня тиранить? – неестественно громко оказала Марья Петровна и бросилась в спальню.

Дверь за ней захлопнулась. Из спальни слышались всхлипывания, которые вскоре перешли в рыдания. Туда поспешно проследовала Луиза Карловна.

– Маменька! – рыдала Марья Петровна. – Защитите хоть вы меня… Я так много терпела, я так надеялась…

– Успокойся, несчастное дитя! – Луиза Карловна почувствовала под собой твердую почву. – Я не дам тебя в обиду. Я есть мать!

– О! – еще громче зарыдала Марья Петровна. – Он кричал на меня, как на какую-нибудь певичку!..

Глинка подходил к дверям спальни и прислушивался. Стоило ему приблизиться, голос Луизы Карловны становился громче. Но вот Мари затихла. Тогда он ушел в свой кабинет и сидел там, совершенно подавленный. Он не мог равнодушно слышать рыданий Мари и не мог понять, как могла она так пошло истолковать его заботу. Он, может быть, и пошел бы в спальню, но там все еще оставалась Луиза Карловна, а при ней он не мог бы произнести ни одного сердечного слова.

Луиза Карловна, раньше такая незаметная, после переезда к дочери наполняла весь дом своим шипением. Чем больше приглядывался к ней зять, тем чаще ему казалось, что в его жизни не все ладно.

«Бедняжка Мари, – размышлял Глинка, проводя в кабинете одинокие часы первой ссоры. – Луиза Карловна может вконец испортить ее расстроенные нервы!»

Нервы Мари были действительно не в порядке. Это могло быть следствием перенесенной болезни. Расстройство началось, может быть, и в тот злосчастный день, когда Мишель отказался от вознаграждения за оперу. Никто из медиков, пользовавших больную, не мог установить эту сложную связь между такими далекими друг от друга фактами.

Но что значит случайная размолвка любящих супругов? Она похожа на нежданный весенний дождь. Глянет солнышко, высохнут слезы на прекрасных глазах Мари, а любовь довершит остальное.

Так оно и случилось. На очистившемся петербургском небе действительно заиграло весеннее солнце. От недавних проливных дождей не осталось и следа. Марья Петровна занялась последними приготовлениями к переезду на дачу. Ни портнихи, ни модистки ни в чем ее не обманули. Мари будет не из последних дам на петергофских гуляниях. Правда, придется ехать на дачу в ненавистной карете. Но Марья Петровна уже пережила крушение сладостных надежд. Она все чаще и чаще вспоминает историю Софьи Петровны, и только в самой глубине ее сердца еще таятся незатоптанные ростки смутных ожиданий. Но теперь и сама Мари отгоняла от себя эти мечты. Они мешали ей с холодным спокойствием думать о будущем.

Эти думы продолжались и на уютной, веселой петергофской даче, расположенной неподалеку от взморья. Марья Петровна проводит время в обществе Луизы Карловны. Муж то и дело оставался в Петербурге.

Катерино Альбертович, наметив линию поведения, вел репетицию оперы со всем усердием.

– Tempo, signiori! – привычно взывал к музыкантам Кавос, и палочка его чертила в воздухе зигзаги, подобные молнии, а сам Катерино Альбертович победно взглядывал на Глинку. Что теперь скажет этот не в меру придирчивый русский дилетант?

А Глинка поднимал руку, и Катерино Альбертович с привычной готовностью останавливал репетицию. Глинка опять повторял свои пожелания, показывал, дирижировал, добивался тех оттенков, которые были ему нужны.

– Можно, очень можно! – охотно соглашался Кавос. – Повторяем нумер, – говорил он музыкантам. – Дольче, синьоры! Я хочу сказать по-русски: дольче, то есть сладко.

Обеспокоенный сочинитель оперы, ни на минуту не покидавший репетиции, взывал к дирижеру:

– Катерино Альбертович! Покорно прошу вас: дольче… именно дольче, то есть нежно! Но отнюдь не сладко!

– Можно, очень можно! – снова соглашался Кавос и, постучав палочкой о пульт, оглядывал оркестрантов. – Мы будем играть дольче, но не сладко…

И так повторялось каждый день. А потом Катерино Альбертович опять терял нужный оттенок или заданный темп: он всегда брал или чуть-чуть медленнее, или чуть-чуть быстрее, чем надо.

Когда же тут ездить автору оперы на отдых в Петергоф? Но если выдастся свободный день, если нет ни оркестровой репетиции, ни занятий с певцами, с каким нетерпением едет он из душного города и, подъезжая к даче, старается еще издали увидеть Мари…

Мари быстро спускается с веранды и бежит навстречу мужу.

– Как я тебя заждалась, Мишель! Надеюсь, все обстоит благополучно с моей разлучницей? – так часто называет Марья Петровна оперу; не дождавшись ответа, она берет мужа под руку и ведет к дому. – Господа, знакомьтесь: мой муж!

За чайным столом, накрытым на веранде, происходит общее движение. У Марьи Петровны собралось несколько офицеров гвардейских полков. Короткая минута взаимных представлений, и на веранде возобновляется прерванный разговор. Когда хозяин дома, переодевшись и умывшись после дороги, снова появляется перед гостями, он слышит, как обсуждают последние дворцовые новости, вчерашние полковые учения, предстоящие маневры.

Глинка устало прислушивается. Куда он попал? Домой или в офицерское собрание? Но как посвежела Мари! И как она хороша в этом пестром, замысловатом платье!

Вечером, проводив гостей, супруги отправились в нижний парк, к фонтанам. По аллеям медленно прогуливалось избранное общество. Марью Петровну то и дело приветствовали новые знакомые из той молодежи, которая зимой украшает великосветские салоны, а летом является необходимой принадлежностью Петергофа, Павловска и Царского Села. Какой-то молодой конногвардеец, увидев Марью Петровну, с подчеркнутой почтительностью взял под козырек.

– Кто это? – спросил Глинка.

– Корнет Васильчиков, – ответила Марья Петровна. – На днях мне представили его на пикнике. Ужасно милый! Ты непременно его полюбишь.

– Постараюсь, – с улыбкой отвечал Глинка. – Хотя бы для того, чтобы доставить удовольствие тебе.

– Он из семьи Васильчиковых, приближенной к государю, – продолжала болтать Мари.

На повороте аллеи корнет Васильчиков снова встретился Глинкам и подошел к Марье Петровне.

– Простите, если помешаю вам, – сказал он просто. – Но мне хотелось иметь честь быть представленным вашему супругу.

Марья Петровна познакомила мужчин. Васильчиков попросил разрешения присоединиться к прогулке и в самом деле понравился Глинке. В нем не было ничего напыщенного. Он умно, со знанием дела, заговорил о театре и был рыцарски почтителен к Марье Петровне. Корнет умел быть и не назойливым. Сделав один тур по аллее с Глинками, он простился, высказав сожаление о том, что служба отзывает его на дежурство в лагерь.

Супруги продолжали прогулку вдвоем, потом долго сидели в саду при даче. Вдали чуть светилось море, а рядом, совсем близко, были ласковые темные глаза Мари. Теперь-то, собственно, и начался задушевный разговор. Марья Петровна жаловалась на усталость от рассеянной жизни.

– Даже против воли делаешь здесь слишком много знакомств! – говорила она. – Милый! Если бы ты приезжал почаще!

– Ты же знаешь, как я связан своей оперой! Ее готовят непременно к открытию Большого театра.

Марья Петровна положила руку на плечо мужа.

– Ну да, я знаю… Ох, разлучница!

Марья Петровна не то всерьез, не то в шутку ревновала его к опере. Но все-таки это была чудесная ночь. И ребяческая ревность Мари рождалась, несомненно, от большой любви.

Глава третья

На сцене толпились крестьяне костромского села Домнина. Сусанин вел разговор с дочерью об ее девичьей судьбе.