– Понимаю, очень понимаю, – Розен согласно кивал головой. – Я ведь тоже писал русские песни… про спелую ягодку, например.

Глинка показал поэту нотные наброски, на которых были расставлены метры.

– Абракадабра! – вздохнул Жуковский.

Но Розен ничуть не удивился.

– Можно, все можно, – сказал он. – Чувства русских есть мои чувства. Я буду к вашим услугам.

И началось! Русские чувства барона Розена забили фонтаном.

Через несколько дней Глинка вернулся с очередного свидания с Розеном. Если бы только знала Мари, как страдал избранник ее сердца! Если бы он мог рассказать ей о своих сражениях с бароном! Но Мари снова укрылась на Песках.

Глинка сидел в своем кабинете, и перед ним лежали стихи. Но эти стихи не имели никакого отношения к истории Ивана Сусанина. На мелко исписанных нотных листах в заголовке значилось: «Только узнал я тебя». Слова А. Дельвига. Музыка М. Глинки».

Под нотными строчками шел текст.

Что делать? Не властен над собой сочинитель. Вместо сочинения оперы он трудится над романсом. В напеве раскрывается самое сокровенное, робкое и горячее его признание. Он трудится над романсом и видит перед собой только ее, Мари.

И верится одинокому человеку, что именно так сказала ему Мари. Да и как не верить, если пылает душа и льется из самого сердца никогда не испытанная радость.

– Ты мне сказала: люблю! – как заклинание, повторяет музыкант, и, как эхо, отвечают ему рождающиеся звуки.

Когда романс был окончен, он пропел его почти шепотом, ревниво храня отлившуюся в звуках тайну.

Глинка работал все утро и не вышел к обеду. Он даже не подозревал о приезде Мари.

– Это вы?! – опросил он, увидев ее в полутемной гостиной.

Он был больше удивлен, чем обрадован. Он стоял перед ней совершенно растерявшийся от неожиданности, хотя Мари была, как всегда, приветливо-спокойна и сидела на том самом диване, на котором они так часто болтали.

– Что с вами, Мишель? Что-нибудь случилось с оперой?

– Не с оперой, но со мной, Мари!

– Вы меня пугаете, Мишель.

– Ради бога, не пугайтесь!

– Ничего не понимаю, – Мари пожала плечами. – Вы какой-то странный сегодня.

– Пожалуй, – охотно согласился он. – Но я ничего не сумею вам объяснить. А если бы и рассказал, вряд ли бы вы меня поняли… Это так удивительно… – Он все больше волновался и не посмел, как бывало раньше, взять ее руки в свои.

Воцарилось молчание. Мари сидела, опустив голову. Ресницы ее чуть-чуть дрожали.

Глинка понял, что у него не хватит сил объясниться.

– Все дело в том, Мари, что… мне захотелось посвятить вам романс.

– Романс?! Как это мило с вашей стороны…

Может быть, в ее голосе было легкое разочарование, но она протянула ему руку и продолжала с трогательной нежностью:

– Благодарю вас! Мне – и целый романс! Какая честь! А у меня нет даже альбома, в который пишут стихи девицам… Но как я буду гордиться вашим вниманием, Мишель!

Мари хотела встать с дивана, но он удержал ее:

– Прошу вас, останьтесь здесь!

Глинка сел за рояль и, глядя на нее, запел:

Он пел неполным голосом. От волнения голос вначале дрожал, потом певец весь ушел в свое страстное, трогательное и мужественное признание.

Кончив петь, Глинка остался за роялем. В полутемной гостиной снова воцарилась тишина.

– Пожалуйста, повторите, – попросила Мари и чуть-чуть запнулась. – Кажется, я не все поняла.

– Нет, нет! – с горячностью сказал Глинка. – Так поется один только раз.

– Тогда скажите мне… – Мари о чем-то думала. – Если сочиняют романс и посвящают его девушке, тогда говорят ей правду?

– Без правды нет искусства, Мари, – убежденно отвечал автор. – Скажите, достоин ли этот романс того, чтобы быть посвященным вам?

– Вы тоже хотите знать правду, Мишель? Без правды нет не только искусства, но и дружбы. Не так ли? Но почему же у вас сказано: «Ты мне сказала: люблю»? Ведь этого никогда не было?

– Не было, – покорно согласился он, – но мне показалось, мне верилось…

– Почему, Мишель?

Он едва расслышал вопрос, заданный невинным созданием, никогда никого не любившим, а Мари, преодолевая смущение, еще раз совсем тихо повторила:

– Почему, Мишель?

– Потому, что я люблю вас, люблю с первой встречи и только теперь это понял…

Он медленно шел к ней от рояля, продолжая что-то говорить. Мари отбросила подушку и быстро вскинула обе руки: не то звала к себе, не то хотела защищаться от него.

– Не надо, не надо, Мишель, я боюсь этих слов…

– Вы моя невеста, Мари! – как-то особенно медленно сказал он.

Она еще успела прошептать:

– А если вы ошибаетесь, Мишель?..

Он припал к ее губам.

– Ты мне сказала: люблю! – Глинка повторил слова романса. – Теперь ты сама видишь, Мари, что нет искусства без правды!

– Хитрец! – отвечала Мари, улыбаясь. – Ты мог давно кое-что заметить.

Поздно вечером, готовясь ко сну, Софья Петровна, сказала мужу:

– Вообрази, Мишель объяснился, в любви Мари! Она уморительно мне об этом рассказывала.

– Мишель?.. Да будет тебе, Сонюшка!

– Но это сущая правда, Алексис. Он объяснил свои чувства в романсе, и наша малютка долго не могла понять, что это, музыка или предложение руки и сердца.

– Да будет тебе! – перебил полковник, стягивая сапог. – Вечно у вас с Мари романы на уме… Выдумали же этакую чепуху!

– Но я еще раз говорю тебе, что нам остается ждать официального предложения. Оказывается, Мишель влюблен по уши чуть ли не с первой встречи и все это ловко выразил в романсе.

– В каком романсе? – оживился Алексей Степанович.

– Не все ли равно, мой друг? – – Софья Петровна язвительно прищурилась. – Я передаю вам важную новость, а вы, как всегда, придаете значение пустякам. – Софья Петровна говорила с едва скрытым раздражением. Она и сама была немножко озадачена. Глупышка Мари, кажется, поторопилась. – Поймите, наконец, – закончила Софья Петровна, – дело идет о счастье Мари. Что вы теперь скажете?

– Удивительно! – признался Алексей Степанович. – Мне и в голову этакое никогда не приходило. А Мари? Что думает она, плутовка?

– Мари, кажется, согласна… Боюсь, что она сама начнет теперь влюбляться. Значит, думать за нее приходится нам. Каково состояние Мишеля?

– Откуда же мне знать? Имение есть и, кажется, неплохое.

– А велика ли у них семья? – допрашивала Софья Петровна.

– Вот уж не скажу, прошу прощения. И насчет капиталов тоже не знаю. Осталась от отца какая-то тяжба в сенате; если выиграют, должны получить изрядный куш. Впрочем, все это воздушные замки. Выдавать Мишеля за миллионера не собираюсь, и ты не обольщайся.

– Трудное дело, – Софья Петровна задумалась: неужто Мари теряет шанс?

Но полковник сбил ее мысли:

– Какой же романс написал этот разбойник для Мари?

– Бог мой! – Софья Петровна не могла больше стерпеть. – Лезет же в голову человеку подобный вздор! Надеюсь, вы сохраните до времени тайну Мари? – и она решительно отвернулась от супруга.

Наутро Алексей Степанович был свободен от службы. За завтраком он поглядывал то на Мари, то на Мишеля с видом заговорщика.