Очутившись на улице, маркезина вдруг почувствовала всю неловкость своего положения, о котором прежде и не подумала, занявшись тем, что ей предстояло узнать… Одна, против своего обыкновения и в карнавальное время, способствующее всякому буйству и бесчинству в эту пору общего разгула и похмелья низших классов, после общего гулянья, как могла она иметь уверенность, что ей не приключится никакой дурной встречи, — что первому праздношатающемуся повесе не придет в голову воспользоваться ее одиночеством и оскорбить ее?..
Покуда она продолжала идти вдоль набережной Лунг-Арно, освещенной частыми фонарями и огнем во всех нижних жильях домов, ей все было не так страшно, потому что около нее беспрестанно проходили и проезжали и она чувствовала себя под охраною общего порядка. Но когда она своротила в переулок, ей нужно было усилие воли, чтоб продолжить путешествие.
И в самом деле, она скоро услышала за собою шаги, которые действительно согласовались с ее собственными, ускорялись, когда она ускоряла свои движения, становились медленнее, когда она сама шла тише. Не переводя дыхания, она перешла на другую сторону улицы, — неизвестный пешеход последовал за нею. Опять поворот в другую улицу, тоже темную и узкую, и тот тоже за нею, как ее тень… Теряя терпение, или, чтоб ободрить собственную робость, оказывая наружное бесстрашие, маркезина остановилась, выждала своего преследователя, и когда он поравнялся, с нею, вынужденный на то ее решительностью, смело взглянула на него и узнала того самого молодого человека, которого поутру видела в коляске Монроа и о котором собиралась спросить у Ашиля, так как незнакомец слишком часто стал ей попадаться, чтобы ей можно было приписывать одному случаю его беспрестанные встречи. Но недоумения и беспокойства, смущавшие ее потом во весь день вследствие полученной записки, вытесняли из ее памяти эпизодическое для нее лицо незнакомого, — и она забыла разведать о нем от Ашиля. В эту минуту, узнав его, она сначала была сильно раздосадована, воображая, что записка и назначенное свидание — его дело и что он следовал за нею, зная куда и зачем она идет. Мысль, что она служит забавой и игрушкой незнакомому ей чужестранцу, была невыносима для гордой флорентинки: она готова была вернуться… Но рассуждение ее остановило, и она сказала себе, что человек, по-видимому, удостоенный дружбы ее Ашиля, не может быть ни дурным повесою, ни опасным. Она продолжала путь, не заботясь более о своей встрече.
Достигнув церкви Сан-Марко, построенной на небольшой площади, она увидела близ угла монастыря черную фигуру, неподвижно стоявшую в ожидании. Приблизившись, она узнала таинственное домино, подавшее ей записку. Оно дало ей подойти на расстояние двух шагов и, нагнувшись к ней почтительно и серьезно, шепнуло ей на ухо условные слова: «N? piu, n? m?no». — «Что вам надо от меня?» — сказала она замаскированному существу, стараясь в него всмотреться и угадать, кто под ним скрывается — друг или враг?
— Пожалуйте за мною, эччеленца, если вам не трудно! Не здесь могу я объясниться: это не в моей воле, и вы сами скоро поймете почему.
Пиэррина махнула рукой в знак согласия, и проводник пошел далее, оборачиваясь иногда, чтоб видеть — поспевает ли она за ним. Через некоторое время они пришли к дому благовидной наружности, но, минуя главный вход, проводник обогнул угол дома, потом стену и, отпирая, калитку в переулок, ввел свою спутницу в обширный и прекрасный сад, полный тишины и тени. Они прошли несколько аллей и очутились перед другим фасадом того же дома.
Проводник взошел на мраморное крылечко и стал отворять стеклянную дверь, ведущую во внутренние покои. «Тише, ради бога, тише, синьора!.. если нас увидят или услышат, нам могут быть большие неприятности, а я пропаду совсем: меня погубит моя попытка спасти вас и дом ваш от предстоящих вам бедствий!..»
Маркезина обещала быть осторожней. Менее чем прежде Пиэррина понимала — где она и с кем: голос, говоривший с нею, был ей совершенно незнаком.
Как привидения, проскользнули они, притаив дыхание и умеряя шум своих шагов, через ряд довольно пространных комнат, вымощенных каменною мозаикой. Иногда они переступали по мягким коврам, иногда проходили через полуоткрытые двери в глубоких потемках; Пиэррина могла только чувствовать, что ей в лицо веял запах душистых цветов и растений. За последнею дверью надо было взбираться вверх по крутым и неудобным ступеням винтообразной лестницы. Она спотыкалась, незнание местности лишало ее ловкости движений; черное домино молча протянуло ей руку, и с его помощью она взошла наверх. Тут она попала в длинный и душный коридор, на который выходило много дверей, заметных потому, что свет сквозил яркими полосами под ними. Когда они поравнялись с одной из этих дверей, спавшая собака заворчала из запертой комнаты и голос старой женщины спросил: «Кто там?.. вы ли, синьор?» Домино отвечало одно слово на незнакомом языке — собака и старуха угомонились и, вероятно, опять заснули, — а идущие продолжали свое путешествие ощупью и наконец достигли какой-то комнаты. Проводник отпер дверь и запер ее осторожно ключом, при нем находившимся, потом зажег серную спичку и засветил большой разноцветный фонарь, висевший посреди потолка: от фонаря пролилось слабое сияние, показавшее маркезине, что она в небольшой каморке со сводами, чистой, но простой и, по-видимому, не устроенной для жилья, ибо в ней находилось только два стула и один письменный стол, с конторкой. Вокруг всей комнаты стояли высокие дубовые шкафы, с стеклянными дверями и с полками, на которых лежали бумаги и стояли закрытые картоны. Домино учтиво подало маркезине стул и начало разоблачаться, снявши прежде капюшон свой, а потом и маску. Глазам Пиэррины представилось лицо, совершенно чужое для нее и никогда ею не виданное.
Это лицо принадлежало молодому человеку, не высокому, не низкому, не белокурому и не черноволосому, не красавцу и не уроду; только одно выражение господствовало в неопределенных и бесхарактерных чертах его: какая-то нравственная усталость, какая-то тупая безжизненность. Казалось, суждено было этому лицу не внушать никогда ни сочувствия, ни отвращения, не производить ровно никакого впечатления, и быть легко забываемым даже теми, кто всех чаще видал его.
— Синьора, — заговорило это лицо свойственным ему голосом беззвучным и сухим:- теперь вам пора знать, где вы и кто осмелился вас обеспокоить, с чистейшими намерениями и самым искренним желанием оказать вам услугу! Я — родственник Динах!..
Маркезина не поняла — и немудрено! Ей ли было знать, кто и что такое Динах?
— Вам это имя неизвестно, синьора?.. Правда, я и забыл, что вы, вероятно, о нем не слыхали и не могли слышать! Я родственник Терезины… Терезины Бальбини!..
Маркезина все не понимала…
— Возможно ли… и это имя вам неизвестно?.. Вы не знаете Терезины Бальбини?.. Вы не знаете той женщины, через которую погибнет ваш дом и ваше имя?
Маркезина молчала, но недоумение и начало тревоги ясно говорили в ее глазах…
— Как, синьора, от вас еще скрыто все, что делается с вашим братом? Вы не знаете, что маркиз Лоренцо попался в руки страшных негодяев, которые его обирают. С их помощью он занял денег у ростовщиков, отдавши под залог свой палаццо, свои картины, свой семейный архив, свои мызы, даже апеннинский замок, — словом, все свое имущество… Вы не знаете, что послезавтра срок его заемным письмам и что в понедельник вечером он будет нищим, совершенно нищим, по милости Динах дель-Гуадо, известной во Флоренции под вымышленным именем примадонны Терезины Бальбини?
— Нет! — проговорила наконец Пиэррина, уничтоженная убийственным открытием, — я ничего не знала, хотя многое предугадывала и предчувствовала… Кто бы вы ни были, если вас побуждает в самом деле искреннее доброжелательство, говорите, говорите! откройте мне все… Дайте мне с полным сознанием беды, по крайней мере, возможность бороться с нею!.. Несчастье, как враг — его надо видеть лицом к лицу, чтоб противустать ему!
— Ничему вы не противустанете, синьора маркезина, и не с чем вам бороться: слишком поздно! обстоятельства зашли слишком далеко!.. но при моей помощи вы все поправите без борьбы, сами собою… Выслушайте же меня, я вам расскажу все… но прежде, — знаете ли вы, где находитесь теперь?