Большинство погибших на этой войне аристократов погребли в их фамильных имениях, но высокопоставленных рыцарей, которые жили в замке, отпевали в королевской часовне. Единственным исключением стал Дориан. Будучи сыном сэра Уолтура и рыцарем, спасшим жизнь короля Ранолфа, он удостоился отпевания в соборе Сент-Элсипа, после чего его с почестями похоронили в склепе у алтаря. Миссис Тьюкс предложила организовать похороны, и мы с сэром Уолтуром с благодарностью приняли ее помощь. Церемония прощания с павшим оказалась достойна нашего любимого героя.
Слез у меня не было. Возможно, некоторые из присутствовавших на похоронах людей восхищались моей выдержкой, но все Остальные, вне всякого сомнения, были разочарованы отсутствием демонстрации горя, считая, что безутешная вдова является необходимым атрибутом настоящей погребальной церемонии. Зачитывались выдержки из Библии. Дориана сравнивали с королем Давидом. А потом я смотрела, как несут по проходу окутанный пурпурным и зеленым бархатом гроб моего супруга. Когда процессия на мгновение остановилась передо мной, я положила в складки ткани один из своих платков. Я должна была подарить ему что-то на память, когда он отправлялся на войну. Вместо этого моему платку предстояло сопровождать его в последний путь. Слезы навернулись на мои глаза всего один раз, когда герольд, который служил под началом Дориана, протрубил воинское приветствие в честь своего командира.
Все остальное было пустым спектаклем. Похороны представляли собой одно из тех официальных мероприятий, во время которых Дориану при жизни не удавалось удержаться от богохульств, я вспомнила, как годом раньше сидела в королевской часовне на отпевании престарелого придворного, а Дориан шепотом делился со мр0й сплетнями о пристрастии старика к симпатичным слугам мужского пола. Если бы кто-то принял к сведению пожелания самого Дориана, его бы похоронили под пляски и тосты. Он наверняка хотел бы, чтобы на его похоронах друзья состязались в остроумии, делясь воспоминаниями о его возмутительных выходках. Вместо этого его приятели — те из них, кто остался в живых, — с каменным видом молчаливо сидели на скамьях собора. Без своего заводилы и предводителя ониуТратили всю свою живость.
За похоронами последовал в равной степени безрадостный обед в Большом Зале. Когда король Ранолф произнес тост за Дориана, сэр Уолтур принялся яростно моргать, пытаясь сдержать слезы. Величественные дамы, которые когда-то меня сторонились, брали меня за руку и что-то сочувственно бормотали. Те, кто тоже овдовел, грустно приняли меня в свой круг, разделив со мной горе. В конце обеда я встала, чтобы попрощаться с королем и королевой, и Роза, сорвавшись со своего места, подбежала ко мне и обвила мою шею руками. Она так крепко прижалась ко мне, как будто пыталась поделиться с моим измученным телом своей кипучей юной энергией.
— Я могу тебе чем-то помочь? — спросила она.
Ее глаза и нос покраснели и воспалились. Посторонний человек решил бы, что безутешная вдова здесь она.
— Я не знаю, — устало ответила я.
Я вообще ни о чем не могла думать. Все, чего я хотела, — это поскорее лечь в постель и забыться сном.
— Если хочешь, пойдем со мной. Мама предложила сшить мне новые платья. Я хотела бы с тобой посоветоваться.
Новые платья! Я забыла, когда кто-то в последний раз задумывался о такой ерунде. Но королева Ленор поступила мудро, пытаясь отвлечь мысли дочери от окружившего ее горя. Впервые после смерти Дориана я почувствовала, что мне хочется улыбнуться.
— Я ничего не смыслю в моде, — ответила я, — но я с удовольствием взгляну на ткани.
Не успела я произнести эти слова, как осознала, что не покривила дущой. Болтовня о нарядах обещала спасение от мрачных покоев сэра Уолтура и моего собственного уныния. Я могла предаться отчаянию, оплакивая утрату семьи, но я также могла взглянуть в будущее. Ради Розы. Одного взгляда на ее милое встревоженное личико оказалось достаточно, чтобы принять решение.
Она стиснула мои руки и наклонилась ближе, чтобы шепотом поделиться своим секретом:
— Я пишу новую поэму, воспевающую жертву Дориана. Я надеюсь, что когда-то смогу подарить ее тебе.
Это тронуло меня до глубины души, и я обняла принцессу, пряча слезы в ее волосах. Дориан пришел бы в восторг, узнав, что обрел бессмертие, воплотившись в героической поэме! Он хвастал бы об этом на каждом углу. Мне показалось, что я слышу его голос так же отчетливо, как если бы он стоял рядом со мной, добродушно подтрунивая над моими слезами:
— Что стряслось, жена? Разве так славят доблестного солдата!
Я буду вечно благодарна судьбе за этот голос, раздавшийся у меня в голове. Он исполнил роль крепкого плеча, прижатого к моей спине и оттесняющего меня от горя. Отныне всякий раз, когда я чувствую, что силы меня покидают, я вспоминаю насмешливую улыбку Дориана и его пренебрежительное отношение к тем, кто позволяет себе упиваться саможалением. Если моему супругу предстояло навеки стать героем, я была обязана превратиться во вдову, достойную его репутации.
Общество Розы тоже служило целительным бальзамом для моих ран. Ее смех и румянец во время пира говорили о том, что унынию, охватившему ее во время войны, пришел конец, и я всячески поощряла ее девичьи причуды.
Тем не менее она по-прежнему надолго уединялась в своей комнате, и мне становилось не по себе, когда я думала о том, как она в одиночестве ходит по этим пустынным коридорам. Стремление защитить принцессу побудило меня придраться к Бесслин, ее служанке, когда однажды вечером я увидела, как она хихикает в Нижнем Зале в компании таких же, как она, бестолковых служанок.
— Тебе следовало бы одевать свою госпожу к ужину, — резко заметила я.
Она небрежно пожала плечами:
— Она сказала, что оденется сама.
Роза предпочитала носить волосы распущенными по плечам и всегда носила платья простых фасонов. Я не сомневалась в том, что она способна самостоятельно привести себя в порядок, но меня возмутила беспардонность Бесслин.
— То, что она тебе сказала, не имеет значения. Твое место наверху на тот случай, если ты ей понадобишься.
— Моя госпожа сказала, что до конца дня я ей не понадоблюсь, — ухмыльнулась Бесслин, радуясь возможности доказать мне мою неправоту.
Роза уже была взрослой девушкой и могла распоряжаться своей служанкой по собственному усмотрению. Все же я поспешила подняться в ее спальню. В королевстве воцарился мир, и королю больше ничто не угрожало. Я была уверена, что Роза откажется от привычки закрываться в своей комнате, и надеялась, что она захочет довериться мне, если ее по-прежнему что-то беспокоит.
Осторожно постучав в дверь Розы, я шагнула внутрь. Я окликнула принцессу, но на мой зов никто не отозвался. Как гостиная, так и спальня были пусты. Я уже хотела уйти и поискать Розу в других местах, как вдруг что-то привлекло мое внимание. Гобелен на стене за ее кроватью был отодвинут в сторону, обнаружив глазу ранее скрытую, а нынче повернутую наружу панель. Я заглянула в нишу, ощутив затхлый и промозглый запах склепа. Узкие неровные ступени лестницы вели куда-то вниз. Потоптавшись в нерешительности, я начала спускаться в темноту, хотя мне было очень страшно. Я боялась того, что может оказаться у подножия этой лестницы.
Я вошла в комнату этажом ниже, в которой не бывала уже много лет, но которую мгновенно вспомнила. Моим глазам предстала сцена, заставившая меня похолодеть от ужаса: красавица Роза, излучая жизнь и взволнованно блестя глазами, сидела на резной кровати Миллисент. Рядом с ней я увидела дряхлую сгорбленную фигуру, закутанную в ветхую зеленую накидку. У их ног стояла прялка...
— Что ты здесь делаешь? — воскликнула я, глядя на Розу.
— Элиза, — осторожно ответила она, изумленная моим резким тоном, — ты, наверное, знакома с моей двоюродной бабушкой Миллисент?
— Ну, еще бы.
В беззубом рту Миллисент все слова сливались воедино, но в голосе по-прежнему слышались так хорошо знакомые мне повелительные нотки.