Он долго присматривался к Распутину и вынес затем убеждение, что он имеет перед собой, во всяком случае, незаурядного представителя нашего простонародья, который достоин того, чтобы о нем услышала Императрица, всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими подняться до высоты молитвенного настроения.

Впоследствии Преосвященный Феофан глубоко разочаровался в Распутине и до самого последнего времени искренно скорбит об оказании ему поддержки.

Императрица разрешила Епископу Феофану привезти Распутина в Царское Село и, после краткой с ним беседы, пожелала не ограничиться этим первым свиданием, а, захотела ближе узнать, что это за человек.

По словам некоторых приближенных к Ней людей, Императрица сначала не могла хорошенько усвоить себе его отрывочную речь, короткие фразы мало определенного содержания, быстрые переходы с предмета на предмет, но затем, незаметно, Распутин перешел на тему, которая всегда была близка Ее душе. Он стал говорить, что Ей и Государю особенно трудно жить, потому что им нельзя никогда узнать правду, т. к. кругом Них все больше льстецы да себялюбцы, которые не могут сказать, что нужно для того, чтобы народу было легче.

Им нужно искать этой правды в себе самих, поддерживая друг друга, а когда и туг Они встретят сомнение, то Им остается только молиться и просить Бога наставить Их и умудрить, и если Они поверят этому, то все будет хорошо, т. к. Бог не может оставить без Своей помощи того, кого Он поставил на царство и кому вложил в руки всю власть над народом.

Тут он ввел и другую нотку, также близкую взглядам Императрицы, а именно, что Царю и Ей нужно быть ближе к народу, чаще видеть его и больше верить ему, потому что он не обманет того, кого почитает почти равным Самому Богу, и всегда скажет свою настоящую правду, не то что министры и чиновники, которым нет никакого дела до народных слез и до его нужды.

Эти мысли, несомненно, глубоко запали в душу Императрицы, потому что он вполне отвечали Ее собственным мыслям. Сначала Императрица видела Распутина редко и на больших расстояниях, т. к. и он сам подолгу отсутствовал, а когда проживал в Петербурге, то вел образ жизни весьма скромный, мало принимал людей, редко показывался в каких-либо собраниях. О нем вообще мало говорили в городе, и круг его посетителей ограничивался таким разрядом людей, которые не имели доступа ко двору и передавали о своих впечатлениях от бесед со «старцем» больше в собственном тесном кругу, не выходя на широкую общественную арену и не давая пищи для газетных сообщений и пересуд.

Так дело шло примерно до 1910-1911 года. Хотя и в более раннюю пору уже говорили об Распутине как простонародном молитвеннике, который видит все и может оказать большую нравственную помощь и поддержку в горе и несчастии. Так, например, когда на Аптекарском Острове, 12-го августа 1906 года, произошел взрыв и ранены были дети Столыпина, – вскоре по перевезении их в больницу Кальмейера явился Распутин и попросил разрешения посмотреть больных и помолиться над ними. Уходя из больницы, он сказал окружающим: «ничего, все будет хорошо». Был ли он позван кем-либо из близких Столыпину, или пришел сам – я этого не знаю и утверждать чего-либо не могу.

Но вот подошел роковой момент – заболел маленький Наследник Цесаревич Алексей Николаевич. У него появилась несомненные признаки неизлечимой болезни – гемофилии. Долгое время Императрица не допускала и мысли о возможности такого несчастья, но подошла пора, когда скрывать его не было уже никакой возможности, потому что самые преданные врачи, к тому же нежно любившие мальчика, должны были сказать решительно и бесповоротно неумолимую истину и поведать убитым горем родителям и тот роковой путь, по которому пойдет эта ужасная болезнь, вызывая у всех окружающих одно сознание бессилия не только помочь, но даже и облегчить страдания, а тем более предотвратить неизбежный конец.

Нетрудно понять каково было с этой минуты состояние души отца и матери. Дождавшись на одиннадцатом году супружества того счастья, о котором Она всегда мечтала, отдавши своему ребенку всю свою нежность и все свои надежды, Она же, оказывается, и передала ему роковую болезнь, о которой долгое время Она и не думала, но если даже и слышала и допускала возможность, что Ее сын мот быть поражен ею, то, по своей глубокой вере, Она неизбежно твердила себе, что ни Она сама, ни Государь, ни тем более вся Россия не свершили ничего, чтобы заслужить такую кару Божию. А неумолимая действительность делала свое дело.

Припадки кровоизлияния учащались и усиливались. Наука объявила себя бессильной не только предупредить их, но даже сократить их длительность. С каждым новым припадком жизнь ребенка становилась каждый раз на карту, и негде было искать земной помощи.

Что же оставалось Императрице делать при Ее складе души? Только одно – обратиться к Богу, к молитве, искать в ее вере силы переносить несчастье и даже ждать чуда, потому что оно не могло не явиться, ибо Бог справедлив, милосерд и всемогущ Ее внутренний голос неизменно говорил Ей то, что Она так любила повторять и раньше: «для Бога нет невозможного. Нужно только быть достойным Его милосердия, и чудо придет». Откуда, через кого – этого никто не знает, да это и безразлично.

В этот момент до слуха Императрицы снова доходить весть о «старце», который умеет молиться, как никто, который говорит не так, как говорят все, у которого какая-то своя вера, не такая, как у всех нас. Ей говорят и о том, что знают примеры, когда люди, застигнутые большим горем, просили старца помолиться о них, и они находили, потом разрешение всего, что так тяготило их. Говорили даже, что знают случаи, когда его молитва останавливала болезнь, казавшуюся смертельной. И «старца» стали приглашать все чаще и чаще, по мере того, что учащались припадки, и с ним, незаметно, все больше и больше, стали разговаривать, и он как-то незаметно стал входить во весь обиход жизни Двора. С ним разговаривали о том, что интересовало особенно в данную минуту, и он как-то незаметно стал «другом» и даже советчиком, – по крайней мере первое наименование стало обыденным, нарицательным.

Я помню хорошо как в 1913 году, под конец Романовских торжеств, в Москве, одна из свитных фрейлин, известная своим враждебным отношением к Распутину и утратившая, по этой причине, свое положение при Дворе, рассказывала мне, что она присутствовала однажды при разговоре врачей, во время одного из наиболее сильных припадков гемофилии, когда они были бессильны остановить кровотечение. Пришел Распутин, пробыл некоторое время у постели больного, и кровь становилась. Врачам не оставалось ничего иного, как констатировать этот факт, не углубляясь в то, было ли это случайное явление, или нужно было искать какое-либо иное объяснение ему.

На этой, а не на какой-либо иной почве посещения «старца» учащались, не доходя, однако, никогда до той повторяемости, о которой говорили в городе и разносили праздные пересуды. Последние глубоко оскорбляли Императрицу, и чем они росли и множились, тем больше возмущение поднималось в Ее душе, тем меньше верила Она всему, что рассказывали о жизни Распутина, о его вмешательстве во всевозможные проявления государственной жизни, и тем более обострялось Ее отношение во всем, кто был против Распутина или осмеливался видеть вред от его случайных появлений при Дворе.

А Распутин, в свою очередь, зная об этом недоверии ко всему, что говорилось неблагоприятного про него, снял уже в своих действиях всякую маску. Его квартира на Гороховой сделалась местом скопления всех, кто искал его покровительства, а, число таких было, на самом деле, немалое. Сам он появлялся в разного рода собраниях, устраиваемых его почитателями с целью собрать около него новых искателей покровительства.

Оргии при его участии стали обычным явлением. Министры и начальники ведомств стали получать все большее и большее количество своеобразных его писем об оказании внимания лицам рекомендованным им и случайно или же преднамеренно, но многие из его обращений оказывались далеко не бесполезными для тех, в пользу кого они были сделаны.