Таким образом казалось, что все наши былые отношения, кроме столкновений в октябре 1905 года, сложились так, что между Гр. Витте и мною должна была создаться прочная связь и установиться солидарность во взглядах. Нас соединяли годы продолжительной совместной работы. Гр. Витте не мог обвинить меня в каком-либо враждебном или некорректном, по отношению к нему, действии, и я никогда и ни при каких условиях не выступал против его государственной и финансовой политики.
Напротив того, в некоторых случаях я являлся прямым продолжателем в особенности его финансовой деятельности, как например в области денежного обращения и винной монополии и, с полною откровенностью и без всяких оговорок, открыто говорил с трибуны, что я считаю одною из первых моих обязанностей охранять, развивать и продолжать то, что было создано моими предшественниками.
Я искренно желал, в области нашей внутренней политики, работать в рамках Манифеста 17-го октября 1905 года, в проведении которого Гр. Витте, принял решающее участие. В области внешней политики вас связывали также общие взгляды на необходимость сохранения мира.
Таким образом, основой создавшихся или вернее созданных С. Ю. Витте между нами отношений не были разногласия по каким-либо принципиальным вопросам государственной жизни.
Объяснение резких выступлений против меня со стороны Гр. Витте следует искать исключительно в его натуре, и проблема этой вражды есть проблема чисто психологического порядка.
В первое время после своего удаления Гр. Витте внешне сравнительно спокойно переносил свое устранение от активной деятельности, и не было еще с 1905-го до половины 1906-го года каких-либо резких проявлений его неудовольствия, несмотря на то, что он был в прямой немилости.
Государь относился к нему явно отрицательно. Императрица еще того более не скрывая, называя его в кругу своих близких не иначе, как «этот вредный человек». Все, что жило около Двора, подделывалось под этот тон неблагоприятного к нему настроения, почти к нему не ездило и только немногие, постоянно окружавшие его, когда он был у власти и пользовавшиеся его особым вниманием, соблюдали приличие и время от времени навещали его, не то из чувства благодарности, не то в предвидении, что, неровен час, Витте опять выйдет из забвения и еще им пригодится, не то от скуки и однообразия петербургской жизни и от жажды сенсационных новостей и закулисных пересуд, всегда обильно почерпаемых в антураже этого большого человека.
Не взирая на это, влияние Витте было значительно. Он был всегда прекрасно осведомлен обо всем, что говорилось наверху, думал только об этом и учитывал каждый доходящий оттуда слух и с поразительным искусством пользовался им.
В это время он не только дружил со мной и, казалось, поддерживал меня, вводил меня в круг его личных забот, просил даже моей помощи. Он говорил громко всегда одну и ту же фразу: «пока, Коковцов у власти, мы можем быть спокойны, он не допустит никакого безрассудства». И это он делал не в частных беседах, а в совершенно открытых выступлениях в Государственном Совете. Приведу некоторые из них.
В заседании 8 июня 1909 года, по росписи на этот год, он выразился так: «Вы меня спросили за кого или против кого я говорю. Я говорю ни за кого, ни против кого. Но раз я стал здесь на эту кафедру, то я очень счастлив, что могу заявить – В. Н. Коковцов был Министром Финансов в очень трудное время, и я должен преклониться перед его заслугами, а именно, благодаря твердости его характера, он, если ничего особенного не создал, то, во всяком случае, сохранил то, что получил. Это «громаднейшая его заслуга».
В апреле того же года, по смете системы кредита и в виду нападок Государственной Думы на невыгодность заключенного мною во Франции 4 1/2 % займа, он сказал: «В заключение я позволю себе с полным убеждением высказать уверенность, что при тех условиях, которыми последний займ был обставлен, и в то время, когда он был совершен, более благоприятных условий, сравнительно с теми, которых достиг Министр Финансов, достигнуть было совершенно невозможно. Я уверен, что это убеждение мое разделяют и другие члены Комитета Финансов».
Через год, 27 марта 1910 года, при рассмотрении в Государственном Совете бюджета на 1910 год, Гр. Витте высказался еще более решительно: «Я в бездефицитном бюджете, нам представленном, вижу, несомненно, большой успех нашего финансового хозяйства. Тут возбуждался вопрос о том, кому мы этим обязаны. Несомненно, что такие крупные явления, которые касаются жизни всей Империи, всегда мало зависят от людей, они зависят от Бога и несомненно, что в данном случае последовало благословение Господне, но, тем не менее, только неразумные люди могут не пользоваться теми дарами, которые им даются свыше, и я не могу не отметить тот факт, что в данном случае, благодаря крайней удовлетворительности и устойчивости нашего Министра Финансов и Государственной Думы, которая в данном случае проявила замечательный государственный такт и замечательный государственный смысл, мы имеем перед собою бюджет, которого никто из нас, я думаю, и никто в Европе не ожидал, – бюджет бездефицитный».
К тому же году, в заседании 5-го июня, Гр. Витте выразился так: «Я безусловно доверяю В. Н. Коковцову и имею основания доверять, так близко зная его и так долго служа с ним».
И, наконец, уже 18 мая 1912 года, т. е. в бытность мою Председателем Совета Министров, обсуждая вопрос о кредите для земства и городов, Гр. Витте выразился еще более определенно:
«Мы пережили великую войну, нисколько не разрушив великую денежную реформу, и я питаю надежду, во всяком случае я желаю, чтобы в это царствование и впредь не была бы нарушена наша денежная система и не был бы подорван окончательно наш государственный кредит. В заключение я говорю по убежденно, что я уверен, что доколе Министром Финансов будет В. Н. Коковцов, этого не будет».
Он, однако, никогда не прощал мне того, что я не советуюсь с ним, хотя мне не об чем советоваться по текущим делам, т. к. в финансовых вопросах я продолжал его же деятельность, а в делах общей политики он не мог мне дать никакого совета, тем более, что моя свобода действий была ограничена волею Государя и необходимостью еще больше бороться в водовороте различных интриг и сторонних влияний.
Но, по мере того, как удаление от дел затягивалось, настроение Гр. Витте изменялось коренным образом.
В высшей степени властолюбивый, чрезвычайно деятельный я полный инициативы, Гр. Витте тяжело переносил свое бездействие и полное устранение от государственной и финансовой работы. Он начал считать, что я слишком долго засиделся на посту Председателя Совета Министров и Министра Финансов. Во мне видел он, до известней степени, помеху к достижению своих целей и считал, что с моим уходом снова откроется дорога к продвижению его вперед.
Может быть он и не рассчитывал на то, что это случится немедленно после моего падения, но он полагал, вероятно что те же силы, которые сбросят меня, окажутся достаточно влиятельны для того, чтобы посадить на моего место своего фаворита, способного только быстро запутать положение и поставить страну внутри, а может быть, и извне перед новыми опасностями и даже привести ее к катастрофе. И тогда снова выступит он в роли спасителя, как выполнил он эту роль после японской войны, – в Портсмуте.
Этими мыслями и настроением Гр. Витте объясняется кажущееся противоречие в его отношениях ко мне, приливы и отливы его хороших проявлений, близость, сменяющаяся отдалением, вспышки неудовольствия и беспричинного раздражения и, наконец, его открытое враждебное, решительное выступление против меня в конце 1913 года и дикие, по форме, и недостойные, по существу, приемы, которые Гр. Витте пустил в ход, возглавив кампанию, основанную на неправде и стремившуюся ввести в заблуждение Государя.
Сам он, несомненно, оценивал положительно мою деятельность, и заявления его в этом смысле, сделанные так недавно и перед русскими законодательными учреждениями и перед иностранными людьми, были, бесспорно, совершенно искренни для той минуты, когда они были заявлены и, в то же время, он всеми силами стремился к моему устранению, видя в этом главное условие для нового своего появления на арене государственной деятельности.