— А газет вы не читаете? — парировала она. — У нас конец света каждый, день. В общем, я вас записала на полтретьего. До свидания. — До свидания.

По дороге я внял ее совету и купил газеты. «Финансовый кризис торгового флота» — прочитал я на первой странице. «Экстренное совещание в Копенгагене» — сообщалось на второй. «В ожидании новых банкротств» — обещала третья. Журналисты изощрялись в броскости заголовков, но суть происходящего не вызывала сомнений: Конрада Фанебюста занимали дела поважней, чем пожар тридцатилетней давности или чья‑то смерть какие‑то десять лет назад.

Выборы в Стортинг действительно приближались. В тот год наши политические лидеры демонстрировали приемы предвыборной кампании, разработанные в Штатах. Левые кандидаты разъезжали на велосипедах зеленого цвета, представители партии Центра высаживали кустарник на чахлых газонах, а кандидат на пост премьер–министра, представитель от Рабочей партии, раздавал розы на Торгалменпинген. Кандидат от консерваторов дал телевидению разрешение на съемку. Его интервью должно было проходить в высшей степени демократично — на зеленном рынке в Ставангере. Улыбка кандидата перед камерой была, правда, несколько деланной, но была ведь. В тот год мы услышали обещаний больше, чем когда бы то ни было, но сбылось, как никогда, мало. Словом, мрачные прогнозы циников подтвердились. А оптимисты втянули головы в плечи.

Я позвонил Вегарду Вадхейму. Спросил, нет ли новостей в связи с начатым расследованием. Он ответил, что в общем‑то не имеет права отвечать на этот вопрос, но новостей нет.

Утро выдалось тихое, как бедный родственник на похоронах. За стеной слышалось стрекотание бормашины. Я подумал про ассистентку, которая обвязывала салфетками шеи перепуганных пациентов, смешивала амальгаму, назначала время новым больным. Если я когда‑нибудь получу приличный гонорар, обязательно обращусь к зубному врачу. И назначу свидание его ассистентке.

За пять минут до половины третьего я прибыл в контору Конрада Фанебюста. В коридоре я заметил двух хорошо одетых молодых людей, аккуратно подстриженных. Они неслышно о чем‑то переговаривались. У одного в руках была пачка документов, у другого — кипа столичных газет. Я приблизился, и они замолчали. И заговорили вновь, когда я подошел к двери приемной.

Секретарша Фанебюста подняла на меня глаза. Посмотрела на свои золотые часики. Сегодня ее наряд был выдержан в зеленоватой гамме: зеленая юбка, болотного цвета трикотажная двойка и янтарное ожерелье.

— Вы — Веум, — констатировала она.

— У вас профессиональная память, — улыбнулся я.

— Я просто прочитала, — отрезала она;

— У меня на лбу написано?

— Вы у меня в списке. — И она показала на листок бумаги, лежащей перед ней на столе.

Потом набрала номер Фанебюста и сообщила о моем прибытии. Положив трубку, кивнула: «Проходите».

Я открыл дверь. Конрад Фанебюст сидел за письменным столом и писал, в точности, как прошлый раз. Он указал мне на тот же стул, а сам продолжал писать — все повторялось. Но не так, как в фильме, который помнишь приблизительно и каждый раз обнаруживаешь новые подробности. Здесь была или удивительно точная копия, или же невероятно убедительная имитация.

Выглядел он, пожалуй, похуже, чем в прошлый раз. То ли сказался кризис торгового флота, то ли ночные часы, проведенные в Копенгагене. Резче обозначились морщины, и улыбка показалась мне не такой искренней, когда он картинно отложил авторучку, а бумагу в ту самую папочку, что и прошлый раз, после чего сложил на столе ладони и произнес:

— Итак, Веум, вы хотели сообщить мне что‑то важное. Означает ли это, что вы не нашли его?

— Не нашел. — Я внимательно наблюдал за моим собеседником. — А вы надеялись?

— Надеялся? Вы же сами сказали, что есть основания считать его живым.

— Да. Но я не знал тогда многих обстоятельств. Теперь я хотел бы выяснить, какие из них были известны вам?

Фанебюст слегка порозовел. Затем чуть повел плечами, словно призывая меня объясниться, потом положил руки прямо перед собой, твердо опираясь о стол локтями.

— Так почему вы скрыли от меня, что были знакомы с Юханом Верзилой? — спросил я. — Или Юханом Ульсеном, если вспомнить его настоящее имя.

— Юхан Ульсен? — переспросил он, словно слышал это имя впервые.

— Вы встречались с ним в январе 71–го. Незадолго до того, как он пропал. — Я наклонился к нему: — У меня есть свидетели, Фанебюст, так что нет смысла отпираться.

— Мне незачем отпираться. Юхан Ульсен достаточно распространенное имя, может быть, среди моих знакомых и был такой человек. Но какое все это имеет значение?

— Вначале расскажите мне все, что вы о нем знаете. Это ведь человек не вашего круга?

— Нет. Но Юхан был моим соратником. Он не был активистом, таким, как Ялмар. Но он был с нами. Надежный товарищ, на него можно было положиться. К сожалению, после войны его жизнь пошла под откос. Впрочем, не только у него. Многим пришлось не просто, у него нервы пошаливали, может быть, поэтому он и пристрастился к спиртному. Дела шли из рук вон плохо. Я помогал ему, чем мог, устроил на работу в порту, но он под конец совсем уже не владел собой и покатился вниз. Возможно, я встречался с ним и в январе 71–го. Как я могу это помнить, хотя я иногда у него и дома бывал.

— А зачем вы ходили к нему домой?

Он холодно посмотрел на меня:

— Мы были однополчанами. Люди, сражавшиеся бок о бок в таких условиях, как я и Юхан, стараются держаться вместе. Хотя порой это бывает весьма обременительно.

— И вот однажды он куда‑то пропал?

— Да, я это прекрасно помню.

— Хорошо. А вы пытались найти его?

— Я? Это я предоставил полиции. А что, по вашему мнению, мне следовало делать? Обратиться к частному детективу?

— Мне трудно… Он перебил меня:

— Человеческие потери неизбежны, Веум. С годами сталкиваешься с этим все чаще. Люди умирают. Переезжают в другие города, в другие страны, а то и просто в другой район в вашем же городе, но вы перестаете встречаться. А бывает, что люди живут рядом, но все равно никогда не видятся. Дело случая, игра судьбы. Я иногда задумываюсь, вспоминая прошлое, скольких же друзей я потерял? И сколько осталось из них в живых? Нельзя сбрасывать со счетов, что жили мы в течение нескольких лет в тяжелейших условиях, а это не проходит бесследно. Многие из нас ушли из жизни, увы, слишком рано.

— Но согласитесь, то, что случилось с Юханом Ульсеном, совсем другая история.

— Да, — резко ответил он. И быстро добавил: — Может быть.

— Может быть, — повторил я, пытаясь проникнуть в истинный смысл сказанного.

Конрад Фанебюст сидел за своим рабочим столом прямой и тощий, как жердь. Скулы обтянуты кожей, волосы совсем белые. Больше всего в этот момент он походил на каркас незавершенной скульптуры, которую еще предстояло наделить плотью. Взгляд задумчивый и устремленный вдаль. В настоящее, в свой кабинет, он, правда, вернулся мгновенно, одним рывком.

— Интересно, а как же вписывается Юхан Ульсен в нарисованную вами картину?

— В понедельник вечером в Сандвикен погиб один человек. Вы, должно быть, читали об этом в газетах?

Он кивнул.

— Был найден труп Ольги Сервисен. Они жили с Юханом как муж и жена. В тот вечер, в тот последний для нее вечер, у ее квартиры видели мужчину. Он хромал.

Взгляд Фанебюста, обращенный на меня, был внимательным и напряженным.

— Не хотите ли вы сказать, что это означает…

Я ждал продолжения, но не дождался. И потому спросил:

— Так что же все‑таки произошло с Юханом в 71–м?

— Он… — начал Фанебюст и вдруг словно язык прикусил.

— Так что же?

Глаза Конрада Фанебюста скользили по моей одежде, по моим карманам и пуговицам, осматривали ботинки. Затем он, наклонившись ко мне, проговорил завораживающим бархатным голосом:

— Юхан покинул страну. И я помог ему в этом.

— Вот как? — Я ждал продолжения.

— Мы и в самом деле виделись с ним тогда, в январе. А перед этим он приходил ко мне, доведенный до отчаянья той жизненной ситуацией, в которой оказался. Может, это и звучит высокопарно, но он насквозь пропитался алкоголем, запутался в отношениях с той ужасной женщиной, влачил жалкое существование, крайне нуждался и мечтал вырваться из этой среды. Юхан хотел, чтобы никто не знал, где он и что с ним. Он обратился ко мне за помощью. И я не мог ему отказать… старому другу.