Вашек повел речь о том, что заставило его отказаться от цирка, о том, как они постепенно распродали зверинец и дрессированных животных. Неоценимую услугу оказали им Гагенбеки, взявшие на себя роль негласных посредников и разместившие зверей по очень неплохим ценам; они выиграли оттого, что не торопились с торгами, сохранив довольно приличный капитал.

— К кому же попали слоны? — полюбопытствовал Сметана.

— Слонов купил Кранц.

— Он и Ар-Шегира взял к себе?

— Нет, тот после распродажи расстался с нами. Пришел как-то в белой индийской одежде, босиком, с обмотанным веревками чемоданчиком в руках, заявил, что его пароход отплывает с минуты на минуту, попрощался и исчез. Еще хорошо, что он оставался до последнего дня, не то слоны от тоски перестали бы есть и Кранц дал бы за них гораздо меньше.

— А куда пристроился Гамильтон?

— Этого взяли Гагенбеки. У них всегда уйма дрессированных животных — они ведь сами начинали с дрессировки, и им понадобился опытный и надежный человек.

— Да он помрет там, без цирка…

— Мы тоже думали, но случилось обратное. С тех пор как Гамильтон перестал выступать, он прямо воскрес. Через три месяца к нему вернулся здоровый цвет лица, глаза просветлели, старик хвастался, что стал хорошо спать, с аппетитом ест и сердце больше не пошаливает. С гагенбековской живностью ему неплохо — обучает тюленей балансировать мячом и ловить селедку на лету, боксирует с кенгуру и исполняет удивленным пингвинам «На нашем дворике». Этот, кажется, спасен.

— А как себя чувствует директор Бервиц?

— У Бервица, дружище, дела плохи. Говорить он стал вроде бы лучше, но вся правая сторона по-прежнему как неживая. Когда мы еще только начали распродажу, я не мешал ему наведываться на конюшню и в шапито. Но потом бреши стали бросаться в глаза, особенно на конюшне, и он смотрел на опустевшие станки недоумевающим, скорбным взглядом; старик так мучился и переживал, что я договорился с тещей, и она накануне распродажи основной части животных увезла его. Кто знает, перенес ли бы он это, — тоска для него столь же пагубна, как и гнев. Госпожа Агнесса — наша добрая фея — уговорила его, и под Новый год они уехали в Бельгию.

— И Малина поехал с ними?

— Я предлагал ему. Но душа его, казалось, отлетела в иной мир. Все не мог взять в толк, чего от него хотят. А когда наконец понял, расплакался: вы, говорит, гоните меня из цирка. Я утешал старика, уверял, что это не так, а в полдень застал его у Синей Бороды — Малина обнимал козла за шею и жаловался ему, что вот приходится покидать цирк. Мне все не верилось, но Малина и в самом деле отпустил больного Бервица и остался с нами. Вернее, с Синей Бородой. Нас он не замечал и целыми днями просиживал в загоне у козла, приносил ему свою еду, сам, кажется, ни крошки не брал в рот и все красил козлу бороду да обнимал — дескать, двое нас в цирке стариков. Малина совсем забыл, что это уже третий по счету Синяя Борода. Я попросил Гагенбека оставить нам козла до самого последнего дня… Наконец мы продали все. Кранц купил и костюмы, и сбрую, и снаряжение, фургоны укатили, люди разъехались, здание нужно было опечатать. Я сказал Малине, что пора отвести козла к Гагенбеку. Он покачал головой — дескать, не могу, едва стою на ногах. И верно, старик так ослаб, что нам пришлось уложить его в постель. Мы устроили Малину в комнатке, где жил отец, и я все ходил и ломал голову, куда мы его денем, когда придут сносить здание. Но на следующий день утром прибежала Алиса Керголец — Малина ночью умер. Тихо угас. И я, признаться, заплакал. Так бывает в лесу под вечер: светло, светло, потом вдруг что-то случится — и сразу темень.

— Стало быть, Венделин Малина в бозе почил…

— Да. И за цирком Умберто тоже тихо затворилась дверь.

— Зато на родине распахиваются другие двери. Все мы один за другим возвращаемся домой, ибо знаем, что принадлежим той стране, где родились, что только там можно обрести подлинное счастье. Жаль, Венделин Малина не дошел. Умер вдали от родины. Но для хорошего человека земля повсюду будет пухом, а для плохого и родная черства.

— Да, смерть у него была прекрасная…

— А после смерти еще более прекрасная встреча — небось при виде него Сивый на небесах заржал по-чешски!

Красно-желтые анонсы кострами полыхали на углах, маленькие, узкие афишки проникли за витрины магазинов, газеты изо дня в день писали об открытии нового сезона в варьете, билеты в кассах предварительной продажи быстро расходились — все предвещало успех. И только в самом театре Умберто за день до премьеры царило затишье. Утром собрался оркестр, наскоро проиграл разученные вещи, и театр за исключением канцелярии снова погрузился в сумрак. По части Караса-отца и Кергольца все было в полном порядке. Стеенговер тоже не ударил в грязь лицом, и, как это нередко случается, после большого напряжения вдруг наступила реакция. Вацлава Караса неожиданное затишье повергло в ужас. Он внушал себе, что такова особенность варьете: артисты приезжают в день премьеры. Зато завтра начнется светопреставление! С каждым поездом будут прибывать все новые и новые исполнители, одному понадобится репетировать с оркестром, хотя музыканты не знают ни одной ноты из незнакомой пьески, другой станет приноравливаться к сцене, на которую он впервые ступил, третий начнет устраиваться в уборной, в которой сроду не был, четвертый потребует квартиру, пятый — отсутствующего в партитуре пассажа; рабочие сцены вступят в единоборство с несметными полчищами декораций и загадочных предметов, большую часть которых им никогда не приходилось держать в руках, но которые с точностью до секунды и миллиметра должны в нужный момент оказаться на своем месте; осветители получат уйму противоречивых указаний насчет того, когда убрать и прибавить свет; официанты примутся накрывать столы, разносить тарелки и приборы, звенеть фарфором и серебром; начнут осваиваться билетеры гардеробщицы. Словом, впереди — адская неразбериха и бестолковщина, и ему как директору предстоит проявить свою расторопность и распорядительность, а главное — наблюдать за репетициями, ухитриться по скупым контурам воссоздать в своем воображении целостную картину будущего представления и к полудню утрясти программу, В уже набранных афишках номера и их последовательность указаны наобум, предположительно — состав артистов и очередность номеров окончательно определяется лишь в ходе репетиций. И типографии придется приложить немало усилий, чтобы к семи часам отпечатать и доставить в театр уточненную программу первого представления.

От всего этого Вашека впервые в жизни пробирает нервная дрожь. О, если бы речь шла о его собственном выступлении, если бы ему предстояло откупиться смертельным прыжком, вольтижировкой или работой с незнакомыми хищниками — тогда у Вацлава Караса не дрогнул бы ни один мускул. Даже если бы дело касалось экспромта с участием всей труппы цирка Умберто, он и с этим справился бы шутя. Но его ожидало нечто неведомое, оно грозило обрушиться лавиной и причинить непредвиденный ущерб. Вашек тщательно подготовился, но успех завтрашнего дня зависел от согласованных действий ста пятидесяти человек, которые прежде никогда не встречались друг с другом. Из двадцати номеров, ангажированных им на первые полмесяца, собственными глазами он видел лишь три. Семнадцать приезжают по рекомендации агентств, приглашенные на основании проспектов, рецензий и фотографий. В канцелярии лежат только что полученные депеши. Исполнители восьми номеров прибудут утром и намерены тотчас репетировать, десять других появятся между двумя и пятью часами, два артиста приедут лишь в шесть пятнадцать, стало быть, смогут начать репетицию не раньше половины седьмого. А в половине восьмого, говорят, уже начинают съезжаться зрители — те, кто обычно ужинает до концерта. Удастся ли избежать недоразумений и задержек?

А главное — будет ли программа иметь сюксе? Вашек составлял ее долго и осмотрительно. Опыт, почерпнутый в Париже, подсказывал, что не следует выпускать в один вечер двух артистов одного амплуа. Он знал также, что первые два выступления поневоле приносятся в жертву скрипящим креслам, кашлю и могут быть послабее. Но третьему надлежит быть крепким, оригинальным и, желательно, комическим, чтобы публика как можно раньше оттаяла. Номера должны быстро сменять друг друга, оформление сцены — сразу же приковывать к себе внимание. На парней из Горной Снежны во главе с Кергольцем можно положиться, то ринутся в дело как львы. Но хватит ли задников и занавесей? Всего ведь не предусмотришь.