- Очень рад знакомству. Все будет хорошо, будьте уверены! – повторил на прощание косовец и ушел.

Это сразу заставило меня подумать о врачах из кинофильмов, которые говорят умирающему от рака пациенту: “Обещаю, все будет хорошо.”

Мы, уже больше десяти лет работаем вместе, но, думаю, это первый случай, когда Хеновева, Хосе Мануэль и я расхохотались одновременно. Мы хохочем и, вместо того, чтобы успокоиться, переглядываемся и снова хохочем, заражая друг друга смехом. Секретарша снимает очки, чтобы вытереть слезы, Хосе Мануэль согнулся пополам от смеха, а я вынужден опереться рукой на стену, чтобы удержать равновесие.

- Кого он мне напоминает? – качая головой и продолжая смеяться, спрашивает Хосе Мануэль, и секретарша отвечает:

- Одного из братьев Гавс из “Утиных историй”... Ай, – вскрикивает она, поднося руку к груди, будто ей не хватает воздуха, – ай...

- Тони Сопрано, только в восточно-европейской версии, – говорит Хосе Мануэль, а я думаю, что он больше похож на одного из шпиков из фильма о Джеймсе Бонде, размеры которых настолько чудовищны, что вызывают, скорее, смех, чем страх.

- Что он хотел на этот раз? Он позабыл в твоем офисе сомбреро?

- По правде говоря, не знаю.

- Не рассказывай сказки.

- Клянусь тебе, не знаю. Он пришел без предупреждения, поздоровался, спросил, как дела, и мы болтали о разных глупостях, пока он не сказал, что должен уходить. Я проводил его до двери.

- Визит вежливости.

- Откуда я знаю. Это немного пугает. Послушай, пришло время поработать.

- Видишь ли, я чувствую себя финансистом. Скорее всего, я вхожу во вкус.

У меня звонит мобильник.

- Да. Карина? Да, конечно, как договаривались, в восемь. Так, я жду тебя там. Целую.

Уверен, Хосе Мануэль хотел меня о чем-то спросить. Если бы он осмелился, то даже заметил бы, шутя: “не успел похоронить одну...” Я выжидательно смотрю на него, не соберется ли он с духом, но нет, он не решился. Хеновева тоже, похоже, ждет объяснений.

- Это была моя подружка, – говорю я, уходя от их молчаливого любопытства.

Вместо того, чтобы руководить кампанией, я спускаюсь на склад. Некоторое время я

наблюдаю за разгрузкой машин с кирпичом. Иногда я скучаю по тем временам, когда все было не так автоматизировано. Сейчас автокран разгружает поддоны с кирпичом, укладывая их ровными штабелями. А раньше самосвалы опрокидывали кузов, вываливая все кирпичи на землю с жутким, до дрожи в зубах, грохотом, поднимая тучу красноватой пыли. Потом нужно было эту кучу складывать аккуратными рядами. Здесь всегда чувствовался смешанный запах глины, пота и сигарет, которые рабочие курили в перерывах между работой. Мне нравится, что все автоматизировано, что люди не потеют, что у них нет на ладонях волдырей и мозолей от постоянного соприкосновения с шероховатым кирпичом, нет царапин и синяков. Мне нравится жить в мире таких же наблюдателей, как я. Пока машина делает свое дело, все остальные не у дел. Внезапно я понимаю, что за моей спиной остановился кладовщик и тоже наблюдает за разгрузкой. Когда разгрузка заканчивается, он достает из кармана рубашки пачку сигарет и предлагает мне одну. Я никогда не курю так рано по утрам, но такого рода предложение настолько редко, что я соглашаюсь. Он закуривает сигарету и протягивает мне зажигалку. Мы курим, все еще внимательно наблюдая за работой автопогрузчика до тех пор, пока он, лавируя меж штабелей, не выезжает со склада.

- Люди беспокоятся, – сообщает кладовщик.

- Ясное дело.

- И ты согласен с продажей?

- По правде говоря, мне как-то все равно.

- Это потому что ты богат, – он не выказывает особой неприязни, просто констатирует

факт, профессионально ограничивая поле битвы.

- Для вас ничего не должно измениться. Предприятие не закрывается, оно продается.

- То же самое мне сказали на цементном заводе Викальваро, где я работал прежде.

- И что же?

- Я работаю здесь не из-за той охренительной зарплаты, которую вы платите.

- Тебя выгнали.

Кладовщик со злостью швыряет непотушенный окурок, и тот отлетает на несколько

метров.

- Люди говорят, ты неплохой мужик.

- И что это значит?

- Я говорю, что ты ни о ком не станешь думать, будешь печься о своих интересах. Будет

так, как я говорю, или уже так. Тебе плевать на других, своя рубашка ближе к телу. Ты такой же, как все.

- Такой же, как и ты.

Он снова достает пачку, но мне уже не предлагает. Сунув сигарету в рот, он крепко

сжимает ее зубами, и мне непонятно, то ли он улыбается, то ли это гримаса. Он два-три раза глубоко затягивается, раскуривая сигарету.

- Верно, мы одинаковы. Только характер у меня поганей.

Он уходит, тяжело раскачиваясь. Его ноги кажутся слишком худыми для того, чтобы

удержать это грузное тело. Уход кладовщика подчеркивает тот факт, что я один стою без дела посреди склада. Я стремительно направляюсь в контору, словно должен решить нечто неотложное после контроля за разгрузкой кирпича. Я не уверен, не грозит ли мне опасность.

Вечером, придя домой, я достаю из сумки пластиковый пакет с цементом, который

прихватил со склада. С большой осторожностью я вытряхиваю цементную пыль в щель почтового ящика Самуэля. Сначала я подумывал смешать цемент с водой и намертво закрыть дверцу ящика, чтобы Самуэль не мог его открыть. Но потом, не знаю, почему, мне больше понравилась другая идея – чтобы цементная пыль высыпалась на пол и его ботинки, когда он откроет дверцу. Я с силой выдыхаю, чтобы сдуть остатки цемента и поднимаюсь по лестнице к себе домой, пытаясь изобрести что-нибудь еще. Добравшись до четвертого этажа, я слышу, как на пятом открывается дверь, затем слышатся женские шаги и гудение вызванного лифта. Я продолжаю подниматься, гадая, с кем встречусь. Но вот я снова слышу шаги, на этот раз торопливые. Дверь открывается и закрывается. Я добираюсь до лестничной площадки одновременно с лифтом. Из лифта никто не выходит, и это подтверждает, что лифт вызвала женщина. В нижней прорези соседней двери я замечаю шевелящуюся тень от ног живущей там девушки. Ну, точно, она следит за мной, глядя в глазок. Я перебарываю искушение посмотреть, как она себя чувствует. Возможно, она испуганно сдерживает дыхание, сознавая, что в этот момент я понимаю, что она убежала спрятаться от меня. Я вхожу в квартиру. Не знаю, почему, но в эту самую минуту меня охватывает тоска. Сейчас мне очень хотелось бы, чтобы работал телевизор.

Глава 14

Я иду домой с Кариной. Только что я встретил ее на станции метро. На ступеньках у входа сидят два китайца. Китайцев я встречаю почти всегда перед их оптовыми лавчонками с одеждой, буквально заполонившими мою улицу. Уж, если быть точным, они захватили улицу еще до того, как я стал считать ее своей. Они курят, рассказывают о магазинчиках, находясь, рядом с ними, тут же плюются. Всякий раз, как я вижу китайцев, я не понимаю, видел ли я их раньше, или это уже другие. Точно так же я не разберу китайцев, сидящих сейчас на ступеньках. Сидели ли они здесь вчера и позавчера, или это были их родные и двоюродные братья. Поначалу я не здоровался с ними. Они казались мне выходцами из чужого мира, с которым была бы невозможна любая попытка общения. Кроме того, ни один из них никогда не смотрел мне в глаза, не улыбался, не подавал признаков приветствия. Во всяком случае, если они мешали мне войти, то быстро отходили на несколько шагов, не прерывая разговора и никоим образом не показывая, что заметили мое присутствие. До тех пор, пока однажды я не попробовал сказать “привет”. С того момента мы так и здороваемся. Я стараюсь произносить слово “привет” более отрывисто, как делают это они. Только “привет”–“привет”,

и ни слова больше. Мне кажется это нормальным, так же мы говорим “да-да” по телефону для того, чтобы другой, ведущий монолог, знал, что мы еще здесь. “Привет”, – говорю я китайцам, и они в один голос мне отвечают. Я вхожу с Кариной в подъезд. Почтовый ящик Самуэля открыт. На распахнутой дверце – слой цементной пыли, на полу тоже лежит кучка просыпавшейся пыли. Я открываю свой ящик без каких бы то ни было комментариев, Карина тоже ничего не говорит, хотя посматривает на ящик Самуэля. Она проходит вперед, чтобы вызвать лифт.