— Про тетю Эдит мы все знаем. Ты шептала о чем-то другом.

— Да, про нее мы как-то уже разговаривали.

— Я не стал бы настаивать, но я не сомневаюсь, что тебе хочется с кем-то поговорить.

— Когда тебе хочется с кем-то поговорить, разве ты непременно приходишь ко мне?

— Нет.

— А я необязательно обращаюсь к тебе.

— Реже всего ко мне или к кому-нибудь из нас.

— Ах, вы же все время куда-то мчитесь. У вас так мало времени.

— У нас найдется время. У меня найдется время. Ты сама держишь нас… меня… да, всех нас… держишь на расстоянии.

— Ах, слишком поздно об этом говорить, — Гретой вдруг овладело нетерпение, — мне уже поздно менять привычки.

— Ну, тогда прости. — Гарри разжал пальцы и откинулся в кресле. — Ты знаешь о неприятностях Теда?

— Ах уж этот Тед с его неприятностями.

— Мама, Рози просила тебя позвонить сегодня или завтра.

— Конечно, конечно, — с сочувствием сказала Грета. — Бедная Рози. Я позвоню.

— Звони два раза: три звонка, потом еще три. Перед уходом я напишу в телефонной книжке.

— Ты разговариваешь со мной, будто я выжила из ума.

— У тебя столько забот. Такие записки очень помогают. Когда появились новые качели?

— Вчера. Сидди с Гаем повесили их как раз перед тем, как Джек почувствовал себя плохо. — Грета снова расправила кружева, внимательно их оглядела, потом покачала головой и опустила подбородок. — Сильвия, возможно, получит весьма значительную сумму. Она твердо решила вернуться в Рим?

— Да, — коротко ответил Гарри.

Грета улыбнулась, глядя на кружева.

— Вот видишь, стена между нами — это иногда совсем неплохо. Что ж, так или иначе, дорогой, Сильвии уже поздновато иметь детей. И в любом случае она не из тех женщин, которые к этому стремятся.

Гарри засмеялся.

— По-моему, ты права. Голос у тебя сейчас гораздо лучше, чем по телефону.

— Голос бывает лучше, бывает хуже. Ты из-за этого приехал? Из-за того, как я говорила по телефону?

— Отчасти, мама.

— Что ж, спасибо, Гарри. Как видишь, сейчас все в порядке. Не сочти меня неблагодарной, но мне нужен покой, я не хочу, чтобы меня тревожили.

— Сильвия имеет право…

— Конечно, — согласилась Грета с той же поспешностью, с какой привыкла уступать притязаниям Молли. — Вы ведь с ней не сиамские близнецы. Сильвия вполне может приехать одна.

— Она не нарушает твоего покоя?

— Это я в состоянии вынести, — сухо ответила Грета. — Поезда ходят достаточно часто. Пусть приезжает когда хочет. Хотя она ничего не может сделать. Ничего. Сегодня прекрасная погода. Поскольку она уже выполнила свой долг, почему бы тебе не поехать с ней куда-нибудь?

Гарри встал, положил руку на плечо матери. Когда он наклонился и поцеловал ее в щеку, Грета опустила шитье на колени и, на мгновение потеряв власть над собой, схватила его руку в свои.

— Прости, родной, — проговорила она.

— Ну что ты, — мягко ответил Гарри. — Пойду спрошу Сильвию, что она собирается делать.

В холле Гарри вырвал из блокнота страницу, заполненную Гретиными геометрическими узорами, и написал, как звонить Розамонде. Дверь в комнату Джека была полуоткрыта, Гарри постучал и вошел.

Увидав, что Сильвия стоит на коленях, засунув руку под платяной шкаф, Гарри поспешил к ней и только искоса взглянул на кровать. Джек Корнок лежал на смятых простынях, одна его рука свисала с края постели. Услышав шаги Гарри, Сильвия повернула к нему пылающее, мокрое от слез лицо и с трудом поднялась на ноги, сжимая в пальцах одну жемчужину. Она вынула из кармана оборванную нитку бус и, держа жемчуг в сложенных ковшиком ладонях, растерянно смотрела на Гарри.

— Ты подобрала все жемчужины? — тихонько спросил Гарри.

— По-моему, да.

— Где Сидди?

— В саду перед домом. Я сказала, что он может выйти, — Сильвия едва заметно улыбнулась. — Запах…

Гарри подошел к кровати, расправил простыни, положил руку Джека на одеяло и попытался нащупать пульс.

— Он был в сознании, когда сорвал бусы? — тихонько спросил Гарри.

— Вряд ли, — неуверенно ответила Сильвия и добавила ни с того ни с сего: — Он открыл глаза. Он открыл глаза…

— Лучше попросить Сидди вернуться.

Сильвия кивнула. Пока они шли к двери, она сказала:

— Он принял меня за Грету, когда открыл глаза.

— Почему ты так думаешь?

— Однажды я видела, как он смотрел на Грету такими же глазами.

За дверью Гарри остановился, задержал Сильвию и взял ее сложенные ковшиком руки в свои.

— Я боялся, что случится что-нибудь такое.

— Боялся за мать?

— Да.

— А она боится?

— Не этого. Думаю, что этого она не боится. Она осторожна, ничего больше. Очень осторожна.

— Грете все равно придется поместить его в больницу.

— Конечно.

Гарри и Сильвия посидели с Гретой еще минут десять, старательно поддерживая бессмысленный разговор, но когда Гарри сказал, что хорошо бы перевезти Джека в больницу, Грета в очередной раз оторвала нитку и пробормотала, что в этом нет никакой необходимости.

— Я пригласила опытную сиделку, — сообщила она.

Вдевая нитку в иголку, Грета подняла голову, и Гарри одновременно с Сильвией увидел у нее на шее синяк, закрытый прежде воротником.

— Зачем, собственно, нужна сиделка? — сердито спросил Гарри.

В это время в дверь позвонили, и через минуту Гарри впустил в дом плотного молодого мужчину с курчавыми рыжими волосами и курчавой рыжей бородой, которого никто никогда даже в страшном сне не принял бы за сиделку. Мягким, ласковым голосом мужчина сообщил, что его зовут Бенджамин Томас или просто Бен.

Гарри и Сильвия доехали до Карин-гей Чейз и пошли к морю по одной из узких тропинок, протоптанных на высоком плоскогорье среди жалкого низкорослого кустарника. Сильвия вспомнила, как приходила сюда когда-то со школьными друзьями, они тогда казались себе высокими, смелыми и могущественными, а потому дурачились, кричали и пели. Сегодня она хмурилась и сердилась, хотя не знала, на кого обратить свой гнев. Сначала они с Гарри беспорядочно обменивались впечатлениями о Грете и Джеке, но потом Гарри ушел вперед.

Постепенно настроение Гарри переменилось, он улыбался и кивал, а это означало, что ему здесь нравится. Тогда заулыбалась и Сильвия. Низкий кустарник уже не казался ей таким жалким. Под худосочными, покрытыми паутиной листьями росло много цветов, таких крохотных, что Сильвии приходилось садиться на корточки, чтобы их разглядеть. Только обилие этих цветов чуть нарушало однотонность зарослей кустарника. Гарри замедлил шаг, они снова шли рядом.

— Мама шептала что-то про угол Пит и Кинг-стрит, когда мы пришли. Это она вспоминала очередь, которую выстояла, чтобы получить работу.

— В ее возрасте большинство людей охотно рассказывают о трудностях, пережитых в молодости.

— Она никогда не говорит о своих унижениях.

— Ты видишь в этом какую-то закономерность?

— Да.

Когда дорога пошла вниз, они замолчали, тишину нарушал только звук их собственных шагов. Время от времени Сильвия останавливалась полюбоваться цветами или поднимала и пристально разглядывала какой-нибудь маленький желтовато-коричневый или бледно-голубой камушек, едва заметный на грязно-белой тропинке. В узкой промоине кустарник, высоко поднимавшийся по обеим сторонам тропинки, напомнил Сильвии клумбы Ботанического сада, и она невольно сравнила щедрое изобилие сада с неприветливой упрямой порослью рядом с собой и пряный аромат цветов в саду с едва ощутимым, часто пропадавшим запахом кустарника. Если Сильвия останавливалась, Гарри тоже останавливался, но поджидал ее с отсутствующим видом. Сильвия понимала, что он все еще погружен в мысли о матери, так же как и прежде, когда бы они ни заговаривали о Грете, Гарри каждый раз надолго умолкал и уходил в себя. Они начали размышлять об отношениях между Гретой и Джеком очень несмело, еще в ту пору, когда Гарри сел за руль своей первой машины. Они размышляли об этом уже смелее, бродя по городу, лежа на пляжах, на лужайках парков. Но только четыре года назад в Лондоне Сильвия, во время длинного разговора с участием жены Гарри Маргарет, робко упомянула о своей детской враждебности к Грете. Она сделала это после того, как Гарри признался в своих враждебных чувствах к Джеку, правда, Гарри добавил, что они с Розамондой настолько вошли в роль помощников Греты и опекунов двух младших детей, что, стараясь подавать им пример доброжелательности, он почти полностью преодолел себя.