Обо всем этом и раздумывал Младыш, сидя один у костра, пока другие спали. Думы эти неотступно преследовали юношу. Он понимал, что существованию его соплеменников грозит опасность. На его памяти они еще жили по ту сторону хребта на севере, и он помнил год, когда холод заставил их перевалить через горы на южную сторону. С тех пор они каждый год переходили с места на место и теперь жили во многих днях пути южнее того места, где сейчас сидел у костра Младыш, с тревогой размышляя об этом постоянном отступлении.
Племя с женами и детьми расположилось за много миль отсюда, в долине, где все еще росли пальмы и хлебные деревья, и группа у костра была только отрядом, высланным на покинутые места прежних становищ за плодами и дичью, какие еще могли найтись в старых рощах.
У этой скалы племя жило около года до тех пор, пока холод не погнал их дальше на юг. Младыш еще различал следы шалашей, разметанных дождем и непогодой. Тут, у скалы, играли, бывало, на солнце покрытые пушком маленькие дети племени, подбрасывая в воздух перышки и дуя на них, чтобы они летали, как птички, среди цветущих кустов. Теперь здесь было пустынно; голые камни торчали из земли, которую обесплодили непрерывные дожди.
Но племя спокойно мирилось с отступлением, — если вообще обращало внимание на это обстоятельство. Им было все равно: переселяться — так переселяться; южнее — так южнее, раз нельзя оставаться дольше в северном лесу. Пусть себе топливо и пища оскудевали там, где племя раскинуло свои становища; ничего не стоило сняться и двинуться на лучшие места; мало ли простора на юге? Только один из всего племени не мирился с этим, — Младыш. Он следовал за своими соплеменниками, отступал вместе с ними из долины в долину, но против своей воли. Было в этом какое-то насилие, и оно ожесточало его душу. Долго ли еще будет продолжаться это отступление? Не вечно ли? Неужели нельзя повернуться лицом к холоду и показать зубы этой безмолвной силе, которая заставляла все окружающее блекнуть и коченеть, этому холоду, который никогда не показывался, но если забирал что-то, то уже никогда не отдавал назад? Какой прок предаваться этой беспечной жизни, если из года в год приходится искать себе новые пристанища — еще на несколько миль дальше к югу, за горами? Не лучше ли сразу приладить боевой топор да выйти на открытый бой?
Вот приблизительно что чувствовал и думал Младыш, каждую ночь бодрствуя у костра в течение этого тоскливого холодного похода по местам прежних становищ племени. Душа Младыша настраивалась на воинственный лад, его тянуло к делу, к смертному бою, но сам он не сознавал этого. Он был первобытный человек, с могучими инстинктами, которые подавляли разум. Он только ни перед кем и ни перед чем не сворачивал с дороги, и это неодолимое упрямство, не позволявшее ему покориться насилию, и послужило причиной отлучения Младыша от его племени.
Это происходило в Скандинавии в конце третичного периода, когда климат там был еще тропическим, без смены времен года. Но ледниковый период уже надвигался; передовыми отрядами его были беспрерывные дожди и холодные ночи, выгонявшие людей из мирных блаженных убежищ первобытных лесов. Люди не хотели и не могли приучиться к холоду и дождю и вынуждены были уходить. Они мерзли, невинные созданья, пытались прикрывать себя от непогоды плащами из фиговых листьев, пели красивые жалобные песни, но северный ветер безжалостной холодной стеной вставал между ними и их шалашами, ютившимися под смоковницами. Люди лишались приюта и должны были переселяться.
Они вздыхали, покидая родные сады, которые переставали быть гостеприимными, но там, подальше к югу, под теплым солнцем, быстро утешались и пели от радости, видя, как воткнутые на новых местах дорожные посохи пускают побеги; тут было хорошо, тут они и оставались. На следующий год холод вновь догонял их, и опять им приходилось отступать. Они были, однако, слишком забывчивы, чтобы замечать свое постепенное отступление; они жили только настоящим; но упадок сказывался на всем укладе их жизни, налагал на них свою печать без их ведома, — они нищали и мельчали.
Младыш не мог сдаться. Его сердце питалось упорством; он рос, накапливая в себе силу сопротивления. И когда первобытные люди очутились на распутье между холодом и лесом, Младыш сделал немыслимый доселе выбор.
И стал первым человеком.
Потерянный рай
Ночь длинна. Младыш, задумавшись, сидит у костра.
Бодрствуя, он является глазами и ушами своих спящих товарищей и душою этого темного, бесконечного леса. Он — центр всего, что движется в окружности целой мили; малейший шорох доходит до него; он чует каждым волоском своего тела малейшее движение воздуха; ему достаточно едва уловимого запаха, чтобы знать, в чем дело. Чутье его так остро, что он, ступая по дерну, может проследить крота под землей вплоть до того места, где зверек прорывает себе ход наружу. Постоянная настороженность зажигает искру за искрой в глазах юноши, а когда он спит, на веках у него проступают темные пятна, которые придают лицу грозное выражение, отпугивающее всякого, кто вздумал бы к нему подступиться. Он молчалив, потому что все время о чем-то думает. Никто не знает, что творится в нем, да и сам он того не знает, пока молнией не вспыхнет в нем порыв к действию.
Таков он в действительности и таким выступает при свете костра — молодой мохнатый Лесовик, с густыми, грубо очерченными бровями, с трепещущими ноздрями и выдающимися мощными скулами. Грудная клетка заросла волосами, руки тоже мохнаты, кроме тех мест, где проступают огромные мускулы. Когда рукам его нужен отдых, он может держать оружие пальцами ноги, и вообще он столь же часто пускает в ход одну из ног, как и руку, чтобы подбросить топлива в костер. Всем этим он похож на других Лесовиков и на своих спящих вокруг костра товарищей; эти, пожалуй, постройнее, не так мохнаты, менее грубо сложены; они ближе к лесным зверям, грации которых еще не утратили. Спят они с палицей в одной руке и с недоеденным плодом в другой. А у Младыша, который начал думать за них всех, черты лица огрубели и приняли ожесточенное выражение.
Буйному виду Младыша отвечают бушующие в нем внутренние силы: гнев, энергия, скорбная тревога о том, что происходит вокруг; силы эти все растут вместе с накоплением опыта и распирают его душу, — того гляди, взорвут его изнутри. Он ничего не забывает, он чувствует логику происходящего, и, сидя теперь у костра, волнуемый мрачными предчувствиями гибели окружающего мира, то и дело закипает яростью, толкающей его на борьбу, на подвиги.
Он ясно видит, что первобытный лес обречен на смерть. Конец вечному лету. Исчезают теплые рощи, и в горах Скандинавии воцаряются бури и дожди. Дальше на юге, в лесах еще растут пальмы и хлебные деревья, а по склонам гор, обращенным к синему морю, зреют виноградные лозы. Но долго ли будет так? Вернувшись в становища своего племени, эти молодые люди, что лежат сейчас у огня, ежась от жара с одной стороны и от холода с другой, возьмут в руки виноградные кисти, припадут к ним губами, как к сосцам полного вымени, и со смехом будут сосать до блаженной сытости. А через год Младыш уже будет разводить там костер сухими лозами, и племя опять снимется с места; конца этому не видно. Лес обречен на смерть; какая-то враждебная сила неотвратимо надвигается с севера и уничтожает его.
Младыш смотрит вокруг — на деревья, стоящие под дождем. Даже сейчас, ночью, видно, как уже пострадал лес, при дневном же свете он являет собой страшное и жалкое зрелище. Все пальмы погибли; торчат одни почерневшие стволы, без листьев, словно огромные обглоданные кости. Стебли гигантских папоротников обуглились и почернели, а листья превратились в гниющую кашу. Мимозы и акации уже с год как свернули свои листочки, и дождь сделал их неузнаваемыми. Все вечнозеленые деревья высохли до самых корней и, словно скелеты, растопырили свои омертвевшие, голые ветви. Огромные кедры и каучуковые деревья валяются между останками других мертвых деревьев, задрав к небу отполированные дождем кривые гигантские корни. Все цветы и кусты убиты холодным ливнем. Вся почва в лесу стала болотом, усеянным трутом и голыми каменными глыбами. Только некоторые из хвойных деревьев еще пытаются бороться, но и они пригибаются к земле, кривятся, и смола белыми капельками застывает на их коре.