Он, Стеффенс и Эква в своем эскимосском наряде составляли мохнатую троицу, которая неожиданно появившись, могла бы наполнить страхом самые отважные сердца.

Но Сив выглядел еще более дико. Запрятав свою черную голову и все тело в белый косматый медвежий мех и скрыв свои коварно-неспокойные глаза за стеклами очков, он был похож на страшного зловещего зверя, с изумительной быстротой и проворством нырявшего среди сугробов снега.

Я предпочел шерстяную одежду, и мне не пришлось раскаиваться в этом. Плотная нижняя исландская куртка превосходно служила во всякую погоду. Но я запасся еще и другой переменой из непромокаемой, легкой, превосходно прорезиненной материи, удобной на случай вьюги. Шутить было нечего. Надо было готовиться к холоду, необычайно суровому, страшному холоду высокого материка.

Наша обувь, изготовленная в Копенгагене, представляла собой своеобразную комбинацию снеговых гамашей с эскимосскими «камиккерами». Она тепла, удобна, и к ней легко пристегиваются лыжи. Снеговые очки, которыми пользуемся мы все без исключения, предохраняют нас от потери зрения от яркого, отраженного снегом света. В солнечные дни они будут нам безусловно необходимы. Сделаны они из темно-серого стекла и снабжены тонкой проволочной сеткой — дополнительным средством против сильного света.

Эква носит туземные очки, изготовленные из черного дерева и снабженные узкой горизонтальной щелью. Так как во время бега на лыжах это приспособление мешало ему смотреть вниз, мы усовершенствовали его очки, прорезав их двумя дополнительными щелями, пересекающими первую под прямым углом.

У каждого из нас был мешок за спиной.

Мы двигались вперед медленно и осмотрительно, так как глетчеры и при благоприятных условиях небезопасны. Мы поднимались с террасы на террасу вверх по склонам, ложбинам, через холмы, бугры и отвердевшие сугробы.

С некоторых пунктов можно было видеть пояс черных береговых скал, далекое море, фиорд, а в подзорную трубу мы различали и небольшие движущиеся точки на поверхности крайнего глетчера — друзей, недавно оставленных нами.

Тусклый, слабый свет освещает ледяную пустыню. Приближается время долгого дня, и солнце, ненадолго скрывшись за горизонт, снова поднимается на востоке, пробегая полный круговой путь.

Мы миновали несколько громадных трещин и заглянули в одну из них. Блестящие ледяные стены трещины терялись в черно-синей глубине. Трещина была шириной почти в двадцать метров. Мы находимся на высоте в три тысячи пятьсот футов. Автомобиль работает безукоризненно. Винты крутятся и блестят в тусклом свете, как свивающиеся змеи. Бесконечная борозда в снегу и льду за нами отмечает наш путь.

Через пять часов непрерывного движения машина остановилась. Последние голубоватые отблески на западе исчезли.

Снеедорф и Надежда вышли. Надежда была так мила в своей кожаной с башлыком шапочке, в облегающей шубке, в теплых спортивных шароварах и короткой шотландской юбке. Мы начинаем разговор, снова поздравляем Петера Гальберга. Потом ставим палатки. Спальные мешки уже готовы. Снег тает в кипятильных приборах. Лагерь разбит. Воткнуты в снег лыжи и шесты. Фелисьен прибыл в довольно скверном настроении. В громаднейших перчатках, которые могли бы возбудить страх и ужас в городе, он гневно стискивает ружье.

— Что за земля здесь? Отвратительный край! Ни одного белого медведя! Ни одного песца, ни одного оленя! Нет даже несчастной белой куропатки!..

Действительно, широкая равнина, лежащая вокруг, пуста и мертва в морозном воздухе. Тихо, абсолютно тихо. Нигде ни живой твари, ни былинки. Это поистине ледяная пустыня.

IX

Странное чувство охватывает нас, когда мы, незначительная группка смельчаков, проникаем в эту глухую, мрачную пустыню. Пустыня смыкается за нами и охватывает нас с каждым часом все больше и больше.

Лед теперь перед нами, как бесконечная, неизмеримая белая равнина, чуть заметно повышающаяся к востоку, — равнина под куполом светло-голубого неба. Куда приведет нас она, если мы будем постоянно подниматься?

Утром, когда этот ледяной край затянут мглою, приходится руководствоваться компасом на каждом шагу. Машина идет вперед медленно, хотя область трещин и неровностей осталась далеко-далеко за нами.

Каждый полдень Петер Гальберг производит измерение широты и долготы. Сегодня высотометр показывает шесть тысяч пятьсот футов, а счетчик расстояния, — что машина прошла шестьдесят километров. Научные исследования делаются, конечно, регулярно и тщательно.

Однажды произошел эпизод, ясно иллюстрирующий, как неожиданна и коварна ледяная пустыня, и как малейший недосмотр может привести к катастрофе.

Юго-восточный горизонт был затянут мглой. Я стоял на лыжах на широкой равнине. Я забежал далеко вперед и видел машину, как неопределенное темное пятно на фоне белой поверхности льда.

Я один среди бесконечной тишины. Эта тишина говорит, сказал бы я. Слышен шум собственной крови, пробегающей по жилам. Охватывает бешеное желание лететь на лыжах вперед, все вперед, дальше и дальше, без конца, без границы, только бы избегнуть чувства какой-то особенной угнетенности.

Вдруг я заметил, что на меня несется снежный смерч. Мысль о грозящей гибели мелькнула в моем мозгу. Не теряя ни секунды, я понесся к автомобилю. Но было уже поздно. Сильный юго-западный ветер налетел, как бес. Я едва успел накинуть на голову башлык. В одно мгновение весь край исчез. Вихрь выл и гудел. Потемнело. Я остановился. Снежная буря необузданно гналась по склону к морскому берегу. Она гнала перед собой волны сухого и мелкого, как пыль, снега и кружила его. Пыль эта проникала повсюду, щипала, резала, замораживала тело. Она пробиралась и сквозь закрытые ресницы.

Буря стихла, умолкла и вдруг завыла еще сильнее. Я сделал два-три неуверенных шага, сопротивляясь свирепому ветру всем весом своего тела. Куда двинуться?

Я слишком хорошо знал, что такие бури порой длятся по нескольку дней. Но в таком случае ясно — я погиб. Дороги к машине я не найду. Ориентироваться в этой ужасной метели невозможно. Надежда, что меня отыщут, была невелика.

Я почувствовал, как виски словно чем-то сдавило. У меня перехватило дыхание, а сердце начало сильно стучать.

Словно насмехаясь над моей беспомощностью, буря завыла, и облака мелких ледяных кристаллов со свистом полетели мне в лицо. Я двигался, как пьяный, и лишь усилием воли победил первое замешательство. Пытаясь определить место, где находится автомобиль, я некоторое время растерянно крутился. Потом начал двигаться вперед в том направлении, которое казалось мне самым верным.

Как мало я имел надежды!.. Через сотню шагов я понял, что моя попытка безрассудна. Я был оглушен и утомлен. Голова у меня кружилась. А буря не переставала.

Я начал кричать. Вихрь вырывал каждый звук еще у рта и уносил в бушующую тьму. Под постоянными ударами ледяного ветра я почувствовал, что начинаю замерзать.

С большим усилием я утолил снегом жажду и поплелся наугад в обратном направлении. Я боялся сесть. Не значило ли это замерзнуть?

У меня не было с собой огнестрельного оружия, чтобы дать знать о себе. Впрочем, кто мог поручиться, что выстрел услышат.

Удивительное спокойствие и покорность судьбе охватили меня. Я перестал размышлять и уже не думал о самосохранении. Вдруг я заметил, что нахожусь с подветренной стороны сугроба, и стал механически снимать лыжи.

«Э… э…» — говорю вслух, без всякого повода. Думаю, что тогда я тихонько улыбался. Чувство смертельного утомления взяло верх над другими. Не отдавая себе отчета, я воткнул лыжи в снег, выгреб яму и свернулся в ней клубком. Метель нанесла снег кругом меня и на меня. И через минуту я был покрыт им, словно скорлупой.

В этом убежище было тепло, а главное — спокойно и тихо. С наслаждением я слушал, как буря шумит надо мной. Я то засыпал, то снова просыпался.