Все сыновья Белого Медведя были белокуры, с белой кожей, огрубевшей и сморщенной от постоянной сырости. Летом же на лицах у них высыпали веснушки, свидетельствовавшие о темной крови, примешанной к крови их рода матерями, выведенными из лесов: солнечный загар выступал в виде пятнышек. Белокурые же волосы детей отливали красноватым золотом, напоминавшим немножко о темных южных кудрях, выбеленных севером. Глаза сохраняли отражение летнего блеска Ледника. Сыновьям Белого Медведя предстояло стать славными мореходами.
Но чем беспомощнее был в воде Белый Медведь, тем больше имел он оснований задумываться над изобретением предмета, который сам собою держался бы на воде и мог, вдобавок, выдержать тяжесть его тела. Это была все та же мечта о поездке за море, и еще дальше; и это влечение унаследовали от Белого Медведя его сыновья.
Не будет преувеличением сказать, что Белому Медведю не сиделось на месте ни единого дня, пока они жили на побережье, и все-таки семья продолжала жить там, пока дети не подросли. Мальчики превратились в юношей с сильными, ловкими руками и хорошей памятью; они плотничали и ворочали мозгами вместе с отцом. Орудия создавали работу, а работа создавала орудия. Белый Медведь и его сыновья точили теперь свои каменные топоры и резцы, — в отличие от предков, которые довольствовались грубым обтесываньем. Много труда и времени было потрачено на то, чтобы отполировать твердый кремневый топор о точильный камень; но зато он и вонзался в дерево, где следует, не уродуя своим лезвием материал. Белый Медведь с сыновьями продолжали придумывать, и всякое новое изобретение делало их умнее. Они унаследовали взгляд Младыша, его зоркие, близко поставленные глаза, которые так и искрились, перебегая с предмета на предмет, над которыми он трудился. И, наконец, они добились того, что смастерили на берегу перед жильем первое судно.
Это был длинный плот из скрепленных березовыми прутьями древесных стволов, но не с плоским, а с углубленным днищем, в котором все щели были замазаны салом и законопачены звериной шерстью, так что плот не только держался на воде, но и обеспечивал сухое помещение пловцам. Величина судна была порядочная, оно могло поднять нескольких человек, и ход у него был хороший. Шесты же были снабжены плоскими концами или лопастями, с помощью которых можно было двигать судно по глубокой воде, где шестом до дна было не достать. Белый Медведь испробовал вместе с сыновьями свое судно на озерах и остался им очень доволен. Если ветер был попутный, они поднимали кверху густолиственные ветви; ветер упирался в них и гнал судно, так что пловцам не приходилось и браться за весла; шкура, распяленная на березовых палках, ловила ветер и везла еще лучше.
Приставив к глазам руку щитком, Белый Медведь смотрел на юг, где на горизонте небо сливалось с морем; теперь уж скоро они отправятся в путь! Но сначала надо было сделать судно побольше или выстроить их несколько, чтобы захватить всю семью.
Весна молчала и смущенно смотрела на своего господина, когда тот, радостно сверкая голубыми глазами и напоминая всеми своими движениями готового взлететь орла, объявлял ей, что пришла пора им отправляться в путь. Муж повторял это уже столько лет, что дети Весны успели за это время стать такими же большими и — не в обиду им будь сказано — такими же сумасшедшими, как отец. Весна с глубоким изумлением взирала на своего супруга, который мог оставаться все таким же сияющим и полным надежд, как в дни их беспечной юности, даром что оба они были уже немолоды. Но его планы пугали ее и, когда он заводил свою песню о дальнем пути, она окидывала свой дом взглядом человека, сраженного ударом и бессильного подняться вновь. Весне было о чем жалеть.
Она не оставалась праздной те долгие годы, в течение которых Белый Медведь, так сказать, каждый день собирался сниматься с места; она жила, день за днем строя свой Дом. Для Весны не существовало ни будущего, ни многообъемлющих мечтаний, но зато она была верна в малом. Пока Белый Медведь до самозабвенья увлекался постройкой своих многообещающих судов, Весна, верная своему призванию, занималась делом насущным, и под ее руками оно постепенно росло и расширялось. Она никогда не увлекалась, никогда не меняла своих привычек; чисто по-женски, забывая хорошее для лучшего, она ввела с годами в обиход много новых и необходимых вещей.
Белый Медведь, пожалуй, мало обращал внимания на ее мелкие повседневные заботы, — он был занят охотой или увлечен своими мореходными мечтами; но он видел ее такой, какой она была: сдержанной, вечно деятельной, как сама доброжелательная судьба, и ставшей как бы добрым гением Белого Медведя, его вторым, приземленным «я». Весна всегда была тут пышная и кроткая — даже в проливной дождь — с длинными светлыми волосами, распущенными по плечам, и вечно с малюткой, вечно на ходу туда и сюда по недалеким путям домашнего очага, то кормя, то охраняя и защищая. Редко можно было увидеть ее на таком расстоянии от дома, чтобы нельзя было окликнуть, и в таких случаях за обедом уж непременно появлялось угощенье в виде добавочного блюда из зелени.
В эти годы грозы бывали особенно часты, и раз-другой Белому Медведю случилось при свете молнии видеть Весну, стоящую под проливным дождем в кругу прижавшихся к ней детей и домашних животных. Она спокойно смотрела на непогоду, которая загоняла всех под ее крылышко; гром был не ее ума делом, как и все, чем ведали Великие там, наверху, и вообще мужчины; вот она и оставалась спокойной, а дети и боязливые животные жались к ней, находя в ней успокоение и защиту.
Такой она осталась в памяти Белого Медведя и тогда, когда молодость давно уже прошла: солоноватый вкус дождя на языке, сернистый запах близко ударившей молнии и — Весна, юная, цветущая, с мокрыми распущенными волосами, благоуханная, как дикая бузина, простирающая отягченные цветами руки-ветви навстречу солнцу и дождю.
Теперь Весна превратилась в коренастую, крепко вросшую в свою семью мать, всегда готовую защищать свое добро, вооруженную молчанием и наученную опытом не торопиться и не жертвовать сгоряча хорошим ради лучшего. Она чистосердечно улыбалась каждый раз, когда Белый Медведь с торжеством объявлял ей, что готов новый плот и что скоро — в путь! Весна была уверена, что судно придется поправлять и перестраивать еще не раз. Только, когда муж очень уж твердо и уверенно говорил о поездке, так что она начинала казаться неизбежною и близкою, Весна терялась и недоумевающе оглядывала свой дом, с которым так сжилась. А как же быть с коровами? Разве и их повезут по воде? Кроме того, у Весны было поле с ячменем и другое со льном, да целый огород с грядками гороха, тмина, лука и свеклы; что же, она и поля возьмет с собой? Что такое он говорит?
Да, Весне жаль было расстаться со многим. Она держала домашних животных, и у нее было полевое хозяйство. Вышло все это само собою. Сначала у семьи не было огня, и нужда заставляла Весну перебиваться всякими способами; потом же, когда огонь был добыт, ей и вовсе удержу не стало; чего только она ни предпринимала! Коровы были дороги ее сердцу; их она завела, когда ее очаг не был еще согрет огнем, и они спасали жизнь ей и детям; ни за что бы им не пережить тех холодных дней, не будь у нее коров.
Дикие рогатые животные стали появляться в долине после того, как Ледник начал отступать; это были стройные, легконогие похожие на оленей животные, с большими влажными глазами, и любопытные, как в первый день творения. Маленькие новорожденные телята, еще нетвердо стоящие на ногах и ковыляющие вслед за матерями, сразу овладели девически ненасытным сердцем Весны, и она, присаживаясь на корточки, простирала к ним руки и манила к себе.
Вначале животные даже не были пугливы; они начали бояться только после того, как Белый Медведь стал охотиться на них. Но и тогда коровы, по простоте своей, часто останавливались совсем близко, располагались полукругом и, повернув рогатые головы мордой к неведомому им существу, спокойно смотрели на него, пережевывая пищу. Если он подходил слишком близко, они немного отбегали и опять оборачивались, останавливались и, осев на задние ноги, смотрели своими темными, как ночь, глазами и осторожно пофыркивали влажными ноздрями. Случалось так, что некоторые из них выступали из круга, движимые непреодолимым любопытством, приближались и даже пробовали принять угрожающее положение, взбрыкивая передними ногами и весьма зловеще посапывая; только кроткие глаза совсем не соответствовали этой воинственной осанке, и скоро корова, успокоившись, склоняла голову набок, моргала дрожащими веками и поворачивала обратно.