— Смелее, — шепнула девочке Элеана.

Просияв от радости, Арсиноя шагнула вперед, вскинула руки и обвила вкруг бычьих рогов пышную гирлянду, свитую из белоснежных и розовых лилий.

Животное чуть заметно дрогнуло потревоженным ухом, но не шелохнулось.

Выстроившиеся по обе стороны лужайки жрицы громко и торжественно запели древний гимн, слова которого были уже малопонятны островным жителям: чересчур изменился язык за несчетные столетия.

Элеана прижала скрещенные ладони ко лбу и глубоко поклонилась:

— Мы служим тебе и супругу твоему, о государыня!

Идоменею в этой церемонии отводилась роль относительно скромная: вручить сестре гирлянду, переданную верховной жрицей, и отступить. Раздосадованный мальчик замер чуть поодаль и ревниво следил, как вослед Элеане почтительно сгибаются перед Арсиноей ряды облаченных в белое и голубое женщин.

Жрица взяла Арсиною за руку, подвела к мужу-брату, переплела их пальцы.

— Отныне вы главенствуете на острове, и да разделите сушу и море столь же согласно, сколь и супружеское ложе!..

Принятая искони формула переменам не подлежала.

Элеана выждала одно мгновение и прибавила:

— ... которое разделите позже, в урочный день.

Бык негромко фыркнул.

Выпрямившиеся жрицы медленно двинулись к новобрачным, дабы торжественно проводить их до опушки, туда, где ждала многочисленная свита придворных.

Идоменей непроизвольно выпятил грудь, переполненный гордостью и счастьем.

Элеана ласково улыбнулась.

И тут раздался отчетливый, звонкий голос Арсинои:

— Это что еще значит? Получается, я не всамделишная царица?

* * *

В далекой, домифической древности, во времена догомеровские человек наслаждался несравненно большей свободой поведения, нежели потомки, стесненные бесчисленными запретами.

Жизнерадостная плоть имела полное право наслаждаться полнокровным бытием, ради которого являлась на свет.

Поскольку среди читателей уже наверняка свершился естественный отбор, закосневшие моралисты с омерзением отшвырнули эту книгу и усердно стращают моим именем барышень на выданье, а последние довольно долго не сумеют надлежащим образом отплеваться, — осмеливаюсь надеяться на понимание и благоразумие тех, кто продолжает переворачивать страницы.

Разве радость греховна сама по себе? Она преступна лишь тогда, когда множит мировое зло, когда вкушающий восторги причиняет боль и горе ближним или дальним. А тонкая, чуткая душа, испытывая наслаждение, не падает, но возвышается, приходит в экстаз, лежащий, кстати, в основе всякого творчества. Потому что голоса, летящие из иных миров, могут услыхать либо личности, отмеченные печатью истинной святости — сиречь избранные свыше единицы, либо люди, обладающие особым даром и сумевшие временно освободиться от неутоленных вожделений, гудящих в крови и заглушающих чудный зов.

Конечно, речь идет не о непреложном правиле. Но так бывает очень и очень часто.

Даже в дремучем, изуверском средневековье отроки весьма рано составляли себе довольно верное понятие о супружеских играх: нравы, невзирая ни на что, были куда естественнее и проще насажденных девятнадцатым веком. (О, несравненная королева Виктория!). Касательно детей античных и доантичных даже говорить не приходится. Взрослые не стыдились любви, не окутывали ее завесой постыдной или полупостыдной тайны, а посему неведение отпрысков оставалось недолгим.

И, между прочим, эмоциональные калеки, столь изобильные в новейшее время, были большой редкостью.

Выводов избегаю. Просто указываю на безусловный факт.

* * *

Восклицание маленькой царицы застало Элеану врасплох.

— Конечно, всамделишная, — произнесла она после краткой, неловкой заминки. — Но, видишь ли, госпожа, и тебе, и венценосному Идоменею надлежит еще немного, совсем недолго, прислушиваться к наставлениям опекунов...

— Понятно, — прервала девочка. — Меня опекаешь ты, а брата — старший капитан Халк. У царей всегда имеются советники.

— Вот видишь! — облегченно вздохнула Элеана. — И ложе от вас не убежит. Нужно только чуть-чуть обождать.

Арсиноя склонила голову к плечу и вопросительно прищурилась.

— Чуть-чуть, — повторила жрица уже уверенней. — Годика два... Ну, полтора.

Идоменей внимал беседе с немалым любопытством.

— Значит, целых два года, — сказала девочка, — мы будем править понарошку?

— Да нет же, нет! — воскликнула смущенная Элеана. — Вы настоящие владыки, но следует подрасти, прежде чем...

Служительницы Священной Рощи потихоньку переглядывались.

— Ты надуваешь нас! — капризно закричала Арсиноя. — Сегодня говоришь, нельзя становиться женой и мужем, а завтра не позволишь царствовать! Я все знаю, — продолжила она с обидой, — знаю, какие вы хитрюги!

«И от Кидонии до Кносса каждый и всякий рассудит точно так же, — мелькнуло в мозгу Элеаны. — От мала до велика».

Алькандра поудобнее устроилась на толстом корне столетнего дуба, прислонилась к шершавой коре, сцепила пальцы вокруг сомкнутых коленей.

— Прости, но я и правда не постигаю твоего огорчения, — молвила она.

Элеана еле заметно усмехнулась.

Жрицы уединились, отослав прочь остальных, устроившись неподалеку от юго-восточной опушки. Понемногу возносилось в зенит жаркое солнце, и прогреваемый воздух предгорий струился меж огромными стволами, тихо и бесшумно шевелил вечнозеленую листву.

Даже здесь, в нескольких милях от берега, благоухание цветов, обильно произраставших по всей роще, не могло полностью заглушить свежеморского духа, запаха вспененной соленой влаги, ласкавшейся к дальним пескам и утесам.

Утро заканчивалось.

— Девочка, разумеется, не созрела вполне, и все же... Ведь не могучему воину ее вручают! Идоменей лишь на два года старше. Пускай потешатся, невелика беда.

Примолкнув и разглядывая Элеану, Алькандра дожидалась ответа.

Верховная жрица вновь усмехнулась.

— Ты не согласна?

— В том-то и загвоздка, — медленно сказала Элеана, — что не взрослому воину, хотя, куда ни кинь, всюду был бы клин...

— Пожалуйста, поясни.

— Я уповаю, — продолжила верховная жрица, — только на правоту Ифтимы. Ежели придворная дама ошиблась, Криту может прийтись нелегко...

— Погоди, погоди! Ифтима? Криту?.. Честное слово, не понимаю!

— Закон мягок. И надлежит соблюсти его таковым. Даже преступив уложение суровое и незыблемое.

— Не понимаю, — прошептала совершенно сбитая с толку Алькандра.

— Сейчас поясню. Царица Адреста.

— По прозвищу Жестокая?

— Да.

— Но ведь она правила шесть веков назад... Какая связь?

— Адресту запомнили, — сказала Элеана, — как правительницу, при которой остров испытал неслыханные бедствия и тяготы. Распространяться незачем, знаешь сама.

— Конечно. Дикие налоги, хуже египетских; казни по первому навету, ущемление всех исконных прав... Ее, кажется, изгнали за рабовладение?

— Учредила тайную торговлю с Та-Кеметом. Покупала сотни людей и втихомолку отправляла, на Серединное плоскогорье, в рудники. Царицу боялись пуще чумы, делали вид, словно ничего особого не творится. Но когда Жестокая вздумала обращать рабами своих же подданных, критяне подняли мятеж.

— Однако...

— Видишь ли, мы говорим о следствиях. Причина же известна только мне, ибо только я имею доступ к древним табличкам, повествующим полную истину.

Алькандра не сводила взора с Элеаны. Искорка зарождающейся догадки промелькнула в ее зрачках.

— Адреста отличалась исключительной женской холодностью. Пропавшие вотще и втуне, прокисшие жизненные соки отравили ей душу, сделали свирепой, завистливой, беспощадной. Великий Совет учел это. Мы негласно и неназойливо присматриваем за правильным воспитанием наследников престола, заботимся, чтобы супружество новобрачных венценосцев протекало верным руслом, в довольстве, счастье и наслаждениях. Но сегодня случилось непредвиденное.