Объяснить это чувство он не может.

Но интуиция подсказывает ему, что он прав.

18

Она ждала до половины третьего. Знала по опыту, что именно в это время усталость берет свое. Она помнила, как сама работала ночью и как всегда чувствовала одно и то же: с двух до четырех было особенно трудно бороться со сном.

Она пряталась в бельевой с девяти часов. Как и в свой первый приход, она вошла через главный вестибюль больницы. Никто не обратил на нее внимания. Мало ли куда спешит медсестра. Может быть, она выходила по делу? Или забыла что-то в машине? На нее не обратили внимания, потому что она ничем не выделялась. Сначала она хотела загримироваться, надеть парик. Но это могло броситься кому-нибудь в глаза. Сейчас, в бельевой, вдыхая запахи выстиранных и выглаженных простыней, слабо напомнившие ей детство, она могла сколько угодно предаваться воспоминаниям. Она сидела в темноте, хотя вполне могла включить свет. Только после полуночи она достала карманный фонарик, которым пользовалась на работе, и прочла последнее письмо матери. Оно было не закончено, так же как и остальные, полученные через Франсуазу Бертран. Но именно в этом письме мать рассказывала о себе, о том, почему она пыталась уйти из жизни. Из него становилось ясно, что мать так никогда и не смогла преодолеть чувство горького разочарования. Как корабль без руля и ветрил, ношусь я по свету, — писала она. — Мечусь, как летучий голландец, искупая чужую вину. Я надеялась, что с годами воспоминания отодвинутся в прошлое, ослабеют, может быть, совсем сотрутся. Но надежды оказались тщетными. Конец этому может положить только смерть. А поскольку умирать я не хочу, во всяком случае, пока, мне остается вспоминать.

Письмо было написано за день до того, как мать поселилась у французских монахинь, за день до того, как из темноты появились призраки, убившие ее.

Прочитав письмо, женщина погасила фонарик. Кругом было тихо. Дважды кто-то прошел мимо по коридору. Та часть отделения, где находилась бельевая, сейчас пустовала.

Времени для размышлений у нее было достаточно. По графику ей полагалось три выходных. Она должна вернуться на работу через сорок девять часов, в семнадцать сорок четыре. У нее есть время и надо использовать его с толком. До сих пор все шло по плану. Женщины ошибаются, только если начинают думать по-мужски. Это она знала давно. А за последнее время постаралась и доказать.

Однако кое-что раздражало ее. Выводило из равновесия. Она внимательно следила за публикациями в газетах. Слушала выпуски новостей по радио и телевидению. И была убеждена, что полиция находится в полном неведении. С одной стороны, это вполне соответствовало ее намерениям: не оставить следов, увести в сторону от того места, где действительно следует искать. С другой стороны, такая непонятливость раздражала ее. Полицейским никогда не докопаться до истины. Своими действиями она задала им загадки, которые войдут в историю. Но в представлении полицейских человек, которого они ищут, так и останется мужчиной. А это ее не устраивало.

Сидя в темной бельевой, она обдумывала свой план и те изменения, которые надо в него внести. Однако выходить из графика она не собиралась. Хотя на первый взгляд, это не было заметно, она всегда планировала с небольшим запасом.

Загадка должна обрести лицо.

Итак, в половине третьего она вышла из бельевой. Больничный коридор был пуст. Она оправила белую униформу и зашагала в родильное отделение. Там, как всегда, будет четверо дежурных. Она уже заходила днем, будто бы затем, чтобы навестить женщину, которая, как она знала, уже выписалась. Заглянув через плечо медсестры в журнал, она увидела, что все палаты заняты. Ей было трудно понять женщин, которые рожали детей в это время года — на пороге уже стояла зима. Но причину она знала: не женщины решали, когда им рожать.

Подойдя к стеклянным дверям родильного отделения, она остановилась проверить, нет ли кого в служебном помещении. Слегка приоткрыла дверь. Все было тихо. Это означало, что акушерки и медсестры где-то заняты. Дойти до палаты, в которой лежала нужная ей пациентка, было делом пятнадцати секунд. Вряд ли ей кто-нибудь встретится. Но мало ли что. Женщина вынула из кармана перчатку. Она сама сшила ее и наполнила свинцом. Натянула перчатку на правую руку, открыла дверь и быстро вошла в отделение. В дежурке никого не было, где-то говорило радио. Женщина торопливо, но неслышно прошла к нужной палате. Проскользнув в дверь, она беззвучно притворила ее за собой.

Пациентка, лежавшая в кровати, не спала. Гостья сняла с себя перчатку и сунула в карман, туда же, где в конверте лежало письмо матери. Села на край кровати. Роженица была очень бледна, живот ее круглился под одеялом. Посетительница взяла ее за руку.

— Ты решилась? — спросила она.

Роженица кивнула. Та, что сидела на краю кровати, не удивилась. Лишь внутренне восторжествовала. Даже самые забитые женщины могут вернуться к жизни.

— Эужен Блумберг, — сказала пациентка. — Он живет в Лунде. Научный сотрудник в университете. Чем он занимается, я точно не знаю.

Посетительница похлопала женщину по руке.

— Я выясню, — сказала она. — Тебя это не должно беспокоить.

— Я ненавижу его, — сказала женщина.

— Да, — ответила та, что сидела на краю кровати. — Ты ненавидишь его, и ты имеешь на это право.

— Если бы я могла, я убила бы его.

— Я знаю. Но ты не можешь. Думай лучше о ребенке.

Она наклонилась и погладила женщину по щеке. Потом встала и снова натянула перчатку. Весь разговор занял не больше двух минут. Гостья осторожно открыла дверь. Никого из акушерок или сестер не видно. Можно выходить.

Ей оставалось только пройти мимо дежурки, когда оттуда вышла какая-то женщина. Вот неудача. Но ничего не поделаешь. Женщина уставилась на нее. Она была немолода, очевидно, одна из двух акушерок.

Посетительница продолжала идти к дверям. Но женщина позади нее закричала и побежала следом. Теперь главное — успеть добраться до дверей. Но акушерка схватила ее за рукав, спрашивая, кто она и что делает в родильном отделении. «Почему женщины всегда поднимают ненужную суету?» — подумала посетительница. Быстро обернулась и ударила акушерку перчаткой. Не сильно, чтобы не покалечить ее. Старалась, не попасть в висок — последствия могли быть самые печальные. Ударила в щеку, довольно слабо, но достаточно, чтобы оглушить, ослабить хватку. Акушерка застонала и осела на пол. Посетительница хотела было скрыться. Но две руки крепко держали ее за ногу. Обернувшись, она поняла, что ударила слишком слабо. Где-то в отделении уже открылась дверь. Ситуация выходила из-под контроля. Она рывком освободила ногу и нагнулась, чтобы ударить еще раз. Но тут акушерка вцепилась ей в лицо. Уже не думая о силе удара, пришедшая стукнула ее прямо в висок. Акушерка разжала руки и упала на пол. Посетительница выбежала в стеклянные двери, чувствуя, как горят ссадины, оставленные ногтями на ее щеке. Пробежала по коридору. Никто не окликнул ее. Вытерла лицо. На белом рукаве халата остались пятна крови. Она стянула с руки перчатку, сняла сабо, чтобы бежать быстрее. А вдруг в больнице есть система внутренней, аварийной связи?! Однако ей удалось беспрепятственно выйти на улицу. Сев в машину, она посмотрела в зеркало и увидела на щеке лишь легкие царапины.

Сегодня ей немного не повезло. Ну что ж, в жизни бывает всякое. Главное, что роженица все-таки решилась назвать имя человека, принесшего ей столько несчастий.

Эужен Блумберг.

У нее было два свободных дня, чтобы разыскать его, составить план и график действий. Она не торопится и будет заниматься его делом столько, сколько потребуется. Но, по ее расчетам, на это вряд ли уйдет больше недели.

Печь пустует. Она ждет.

В начале девятого Валландер собрал своих сотрудников в комнате для совещаний. Он пригласил также Пера Окесона. Пора было начинать, но оказалось, что присутствуют не все.