Елена Зайцева». Крепко жил дух Зайцева, дух «святых» 60-х годов, в сердце этой женщины и ее сестер.

НА ЧУЖБИНЕ

Воспоминания жены Зайцева, появившиеся все-таки в конце 1908 года, но не в «Историческом вестнике», а в журнале «Минувшие годы», дают нам возможность представить, насколько трудной для критика была жизнь за границей. Это были трудности и моральные и материальные, и все они были связаны прежде всего с отсутствием журнальной трибуны, с невозможностью печататься. Он мог существовать только переводами — переводил Лассаля, Вольтера, Дидро, Гоббса, — все оригинальные статьи, какие он пробовал посылать в ежемесячные журналы, как правило, не пропускались цензурой и часто пропадали. По поводу статей, которые Зайцев предлагал «Отечественным запискам», Салтыков-Щедрин так сказал жене Зайцева (она какой-то срок оставалась в России):

«Передайте Зайцеву, чтобы он не забывал, что у нас есть у Чернышева моста одно учреждение» (то есть цензура). Стоило Ловцову, редактору третьестепенного журнальчика «Архив судебной медицины», напечатать в третьем выпуске журнала за 1870 год статью Зайцева и Якоби «О положении рабочих на Западе с общественно-гигиенической точки зрения», где приводились в переводе и частично в пересказе обширные выдержки из «Капитала» Маркса, как журнал был закрыт, а Ловцов отстранен от редакторства. После закрытия «Архива судебной медицины» Зайцев продолжал эту свою работу и, как явствует из его письма Н. А. Некрасову от 8 октября 1871 года, предполагал продолжить ее публикацию в «Отечественных записках». «В редакции Вашей, — писал он Некрасову, — находится также глава моей работы «О положении рабочих на Западе», которую я просил бы передать той же особе (госпоже Зейдер. — Ф. К.) , если она (т. е. глава) не может быть немедленно напечатана, так как она нужна мне для продолжения этой работы». Судя по этой статье, Зайцев работал над переводом по крайней мере отдельных мест из «Капитала» К. Маркса.

Н. А. Некрасов, будучи в Париже, заказал Зайцеву статью о «Второй империи», где критик разоблачал французскую буржуазию, однако и эта статья из-за своей остроты не была напечатана. И все-таки Зайцев смог опубликовать в «Отечественных записках» статьи «Современная мораль» (1874, № 2), «Франсуа Рабле и его поэма» (1874, № 5), «Воскресение мертвых, или Тэн о революции» (1879, № 7–8). Наконец, «Отечественные записки» опубликовали его перевод воспоминаний гарибальдийца «Красная рубашка» во Франции». Тема эта была близка Зайцеву: в 1871 году во время франко-прусской войны его сестра с мужем, доктором Якоби, примкнули к гарибальдийскому отряду и отправились защищать революционную Францию. О походе этого отряда и повествуется в «Красной рубашке» во Франции». Сам выбор темы показывает, что лишения и трудности жизни не поколебали революционных устремлений Зайцева.

Литературный заработок Зайцева не мог обеспечить жизнь. Деньги приходилось добывать самыми различными способами — прежде всего частными уроками. Однажды Зайцев по примеру местных жителей решил даже заняться разведением шелковичных червей. В саду росли тутовые деревья — и Зайцев принялся за дело. «Но скоро оказалось, что труд ему не по плечу. Близорукий, рассеянный, неловкий в физических работах, он был совершенно прав, когда говорил, что перо — его единственное орудие». Заработав на коконах гроши, он бросил это занятие.

Еще в 1869 году В. Зайцев вступил в Интернационал. В 1870–1871 годах он жил в Турине и организовал там первую итальянскую секцию Интернационала. В это время завязывается его дружба с известным русским революционером, основателем анархизма М. А. Бакуниным. 14 ноября 1871 года Бакунин пишет Огареву: «К вам приехал Зайцев; Он, кажется, очень хороший человек».

Осенью 1872 года Зайцев поселяется в Локарно, где жил М. А. Бакунин. Вскоре они сблизились. Зайцев жил в одном доме с Бакуниным, писал под диктовку его «Воспоминания», которые довел до 1848 года; судьба их, к сожалению, неизвестна. В той борьбе, которая шла внутри Интернационала, Зайцев поддерживал Бакунина. Биограф Бакунина М. Неттлау, отмечает, впрочем, что при всех дружеских отношениях Зайцева с патриархом русского анархизма, он «не был принят во внимание как пропагандист и революционер» в бакунинской среде. И это понятно: как показывает его публицистика периода семидесятых годов, правоверным анархистом-бакунистом Зайцев так и не стал.

К Бакунину Зайцева привела тоска по практическому революционному делу. Само имя Бакунина, его биография были окружены для многих в ту пору романтическим ореолом. Его местопребывание в Локарно, на Гранине Швейцарии и Италии, было не случайным: Локарно играло роль революционного центра, куда съезжались итальянские заговорщики для тайных совещании с Бакуниным. Но не европейские, а прежде всего русские дела влекли Зайцева. Уже в 1870 году, сразу по приезде в эмиграцию, он ведет переговоры с Элпидиным об издании бесцензурного печатного органа в России. В связи с этим М. Элпидин пишет 1 сентября 1870 года П. Лаврову: «…Мы толковали с Зайцевым (что писал в «Русском слове») о необходимости иметь за границей орган (или газету), который бы давал какую-нибудь удобоваримую пищу русской публике, газету, бьющую на чисто политические вопросы, не залезая слишком далеко в социализм абстрактный… Ваше сотрудничество или редакторство было бы большой гарантией успеха журнала, хотя бы и не выставлено было имен».

Лавров, по-видимому, тут же ответил Элпидину, выразив некоторые сомнения в осуществимости этой идеи, на что Элпидин 9 сентября 1870 года писал: «Для журнала нужны две вещи, как вы говорите, — деньги и литературные силы. Совершенно верно. Но из этого не следует, что для журнала, издающегося за границей, нужны были преимущественно силы эмигрантские. Я не говорил и никогда не скажу, чтобы журнал был эмигрантский… В прошлом письме я указывал Вам, что Зайцев (живущий теперь за границей) с большой охотой принял мысль о журнале и обещал помочь всем, чем может. Доктор Белоголовый ручается, повторяю, за Елисеева, Курочкина, за некоторых из «Недели»…»

В 1870 году эта идея не осуществилась. Подобный орган под названием «Общее дело» возник лишь в 1877 году, и Зайцев принял в нем самое активное участие. А пока он жил вестями с родины, мучился отсутствием революционного движения в народе, своей оторванностью от России и от настоящего революционного дела. Его прогнозы на возможность революции в России в течение всей первой половины семидесятых годов были самыми мрачными.

И с каким же ликованием встретил он известие о выстреле Веры Засулич, который принял за начало нового революционного подъема.

«Терпит народ, терпит интеллигенция, терпит печать, терпит юстиция и ее прокуроры… и вот является 23-летняя русская девушка и смелой рукой разом срывает маску с тирании и воздает должное извергу. О героиня! Зачем ты родилась среди нас! Мы не достойны тебя!.. Ты Жанна д'Арк человеческого достоинства, мстительница поруганного человечества!.. Но нет, ты все же дочь нашей несчастной, нашей робкой, погрязшей в варварстве земли. И если эта земля могла создать тебя, то не все еще потеряно. Если нет у нас мужей, то есть женщины, которые спасут нас. Будь же благословенна, пославшая луч надежды на наше темное царство!» [19]

С нетерпением мечтал он о знакомстве с Верой Засулич, которая после оправдания ее судом присяжных скрылась из Петербурга и приехала в Женеву. В ожидании ее прихода он сильно волновался и принимал всех вновь появляющихся женщин за нее, к общему удивлению присутствующих, не привыкших видеть его в роли любезного кавалера, становился с ними крайне любезен и всячески ухаживал за ними. Когда пришла жена Сергея Кравчинского, он рассыпался в любезностях, долго принимал ее за Веру Ивановну, рассказывает жена Зайцева, и порывался поклониться ей в ноги. Когда недоразумение рассеялось, все очень смеялись. Наконец он ее дождался и повторял при том окружающим: «Неужели это не во сне я ее видел, неужели это все наяву?!» Он писал потом своей матери, проживающей в Ницце: «…На днях у нас была с визитом Вера Ивановна. Как-то странно видеть у себя Жанну д'Арк в башлыке, ужасно гримасничающую (у нее такой тик — нос морщит) и пьющую чай».