Изменить стиль страницы

Имя его не включалось в учебные программы для школ и вузов.

Замолк телефон. Редакции газет больше не обращались за материалом. Вскоре перестали приходить эмигрантские и прочие издающиеся за границей газеты, над которыми всегда работал поэт. Старой Демьяновой почты вообще не стало.

Ничего не улучшилось и в следующем году.

Что же делал в этих условиях Демьян Бедный? Работал. Весной 1938 года написал памфлет на фашистскую Германию, послал в «Правду». Вскоре вызвали. Взволнованный, помчался поэт в редакцию ночью. Сын рассказал, каким он вернулся: «Лицо его было серо-пепельного цвета, он тяжело дышал и не мог разговаривать. Я налил ему стакан воды, и он, выпив его, стал отрезать кусок от лимона, лежавшего на столе. Смотрел отец куда-то вдаль, и я видел, как вместо лимона он режет свой палец. Боли он не чувствовал».

Летом того же 1938 года по ложным обвинениям Демьян Бедный был исключен из партии (он был восстановлен после XX съезда КПСС) и долгие три года мужественно и стойко ждал, что он еще пригодится, что партия его позовет, он еще поработает для нее. В ожидании этого он не переставал трудиться. Если друзья спрашивали его о самочувствии, то ответ бывал краток: «Держусь. Надеюсь». И порою добавлял: «Пишу…»

Глава III

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Шли последние годы жизни. Без привычных заказов. Почти без друзей. Без широких контактов с людьми, которыми он так дорожил.

Нельзя сказать, что пятидесятишестилетний поэт был полон сил. Но он и не был повержен на колени. Не сломлен. Работал.

Демьян рассердился бы за передачу подробностей о том, как прожил эти тяжелые годы, а обращаясь к биографии человека, нельзя не считаться с тем, как он сам ее воспринимал.

Когда в 1921 году от Демьяна потребовалась автобиография, он уложил ее в пятьдесят строк. Кроме основных дат жизни, здесь высказано утверждение, что рассказывать ему о своей жизни… «все равно, что давать комментарий к тому немалому количеству разнокачественных стихов, что мною написаны. То, что не связано непосредственно с моей агитационно-литературной работой, не имеет особого интереса и значения: все основное, чем была осмыслена и оправдана моя жизнь, нашло свое отражение в том, что мною с 1909 года по сей день написано».

Так Демьян говорил в пору наивысшей славы, такой широкой популярности в народе, какой до него при жизни не знал ни один поэт. А когда в 1942 году его автобиография потребовалась снова, он обошелся всего пятнадцатью строчками. Сообщил дату рождения, окончания Университета и закончил так:

«Стихи стал печатать в 1909 году в «Русском богатстве» (январская книга). Появились в большевистской «Звезде» стихи в 1910 году. Участвовал в создании газеты «Правда» (1912 г.). С этого же года стал партийцем, взял псевдоним Демьян Бедный, оставался таковым до июля месяца 1938 года. Перерыв в работе до начала войны с фашистами (1941 г.). Работаю в «Правде», многих газетах, в «Окнах ТАСС».

Что пролегло между этими двумя автобиографиями? Беспрестанные подтверждения высказывания Салтыкова-Щедрина: «Моя биография — мои произведения». Даже при выходе в двадцатых годах биографического очерка о Демьяне Бедном, который, по словам поэта, был похож на его жизнь, «как гвоздь на панихиду», он ничем печатно не отозвался, ничего не опроверг. Другому литературоведу, взявшемуся писать о нем, сделал такое признание:

«Дело в том, что по отношению к авторам, заявляющим о своем намерении писать обо мне, я неизменно чувствую какую-то неловкость, стыдливость, что ли. Говорить «о себе», давать материал «о себе», что-то такое невольно «подсказывать» — к этому я никак приспособиться не могу…Рано, по-моему, взялись за мои биографии. Подождали бы лет 20, я бы и сам написал. А пока имеются более интересные темы».

Но когда прошли названные годы, появился неожиданный досуг, и поэт, казалось, мог бы вспомнить о себе — этого тоже не случилось. Тема собственной жизни всегда привлекала Демьяна меньше всех других — «более интересных». Он не только не обратился к воспоминаниям, но яростно уничтожил все, что годами лежало в личном архиве. Не оборачивался назад, упорно стремился остаться именно в сегодняшнем дне, работать на настоящее время. Ведь обо всем, что волновало Демьяна, он всегда говорил вслух и призывал к этому других:

Радость — смейся! Тревога — кричи!
Но не молчи!
Будь вечно отзывчивым эхом!
Без просьб, без кнутов…

Работая всю жизнь без кнута, подстегиваемый исключительно собственным неукротимым желанием всюду поспеть, по выражению Горького, «вмешаться в самую гущу жизни… месить ее так и этак… тому — помешать, этому — помочь», Демьян просто не видел себя никогда без связи с делом. Что же сказать за него о том времени, когда дел не стало? Только одно: никакие обстоятельства не могли заставить его бросить работу.

Вероятно, поэт даже не вспоминал в эти дни о своей старой басне «Пушка и соха». Написана она была в 1914 году, и смысл ее заключался в антивоенном призыве: грохочущая весь день пушка удивленно спрашивает соху, что она-то здесь делала? «Пахала, — молвила соха, — пахала». Это странно пушке, утверждающей, что теперь сохе осталось лишь отдыхать, но та стоит на своем: «Пахать, — соха сказала пушке, — пахать!»

Поэт каждый день садился за работу. Уже не связанный с той живой жизнью, которая обогащала его впечатлениями, он обратился к народному творчеству. В. Сидельников, возглавлявший отдел народного творчества Литературного музея, рассказывал, что поэт в сороковом году… «часто заходил в наш отдел, интересовался работой, а главное, его привлекал фольклорный материал… Особенно его интересовал алтайский эпос. Привлекал его и сибирский эпос. Он не раз изъявлял желание поехать туда за фольклором. Узнавал, не организуется ли фольклорная экспедиция, чтоб принять в ней участие».

В те же дни Демьян подарил Сидельникову свою книгу с надписью:

Мне заяц пересек дорогу,
И я напраслину терплю.
Все ж оживаю понемногу,
Ценю друзей и Вас, ей-богу,
Этнографически люблю!..

Но экспедиции все не было, да и в одном из писем читаем извинения за опоздание с ответом: «Хворал».

Наконец после некоторых колебаний выбор темы пал на давно привлекавшую внимание Демьяна книгу «Дореволюционный фольклор на Урале», в которой были помещены сказы талантливейшего сказителя Хмелинина — «дедушки Слышко». И раньше собирался добраться до Хмелинина — все руки не доходили. Теперь сел.

Демьян Бедный знал о том, что по этим сказам уже работал Бажов, создавший «Малахитовую шкатулку»; мало того, при первой публикации Бажова защитил его от обвинений в «фальсификации фольклора». Может быть, именно это обстоятельство и дало повод поэту рассматривать труд Бажова не как оригинальное сочинение профессионала, а просто как обработку текстов сказителя?

Так или иначе, обратившись к первоисточнику, Демьян написал двенадцать тысяч строк. И после сознался, что смотреть на написанное не хочется: «Выходит, если я пользовался Хмелининым — мой стихотворный пересказ имеет цену — если я пересказал Бажова — грош цена моему пересказу». «Я оказался в положении Пушкина, попавшегося на мистификацию Меримэ».

Чтобы понять отношение поэта к народному творчеству, можно обратиться к десяткам его высказываний. Но довольно и одного, написанного в 1925 году автору очерка о творчестве Демьяна Бедного:

«Одно место надо Вам обязательно исправить.

Я говорю о строках, где Вы отказываете в гениальности сочинителю таких бесспорно гениальных песен, как помещенные в моей повести «Про землю, про волю» песни «Не кукушечка во сыром бору куковала» и «Не шумите-ка вы, ах да ветры буйные». Дело в том, что над этими песнями стоит заголовок: «Песни народные», и таковыми они и являются. Я их поместил, не меняя ни словечка. Так что при ссылке на стихотворения, показывающие мои попытки писать народным складом, Вам придется использовать иной пример, и тут уж не будет ошибки насчет гениальности».