Нет, куда как приятнее получать от ребят просто приглашения: вот и с глухой станции Абдулино: «Скоро наша школа будет устраивать день Демьяна Бедного, так приезжайте…» — коротко и ясно. Поехать не удастся, а ответить надо. Надо не только отвечать корреспондентам, а и ходить на свидания с ними. Ну как откажешь? Поэт-крестьянин из села Карюкино приглашает:
«Хотя мне говорили, что ты не поэт, а ужасный прозаик, но я не верю и хочу с тобой познакомиться, а в Кремль не пускают, то выходи к церкви Василия Блаженного, в среду, в 4 часа; я там буду тебя ждать; я видел у нас в деревне твои стихи, как икона в хате: держут в красном углу…»
Или:
«Многоуважаемый Демьяша, хочу посетить тебя, чтобы рассказать тебе мою судьбу, как я бежал из дому и попал учиться, а я крестьянин настоящий, бедняк зарегистрированный, и о своем похождении и как проживаю в Москве очень поучительно могу обсказать».
«Ужасный прозаик» идет в среду к Василию Блаженному. В четверг «многоуважаемый Демьяша» встретится с тем, кто может все «обсказать». Труднее уважить такое: «Приезжай к нам на стэпи — незнакомый Вам товарищ монголец молодой…» И даже толкового адреса нету!
Самое хлопотливое дело, конечно, со стихами. Еще в двадцать пятом году Демьян дал объявление в журнале «Селькор», оповещая, что если… «поэт-корреспондент от меня ответа никакого не получает, это значит, что стихи, на мой взгляд, признаны плохими, и я не дал ответа, чтобы не огорчать автора. Обычно же я с хорошими стихами вожусь, исправляю, если надо, и сдаю в печать».
Последняя фраза, вероятно, еще больше обнадежила авторов. Мусора много. Но иногда — такие радости! Вот среди серых строк попалась одна: «…песком хрустящие объедки…» Все домашние помнят, как Демьян долго повторял три слова, спрашивал: «Как сказано? Ведь этот человек не может быть бездарным! Такая строка!» Вместе с тем бывали случаи, когда он отказывал в поддержке профессиональным поэтам. Об этом говорит письмо к писателю Ефиму Зозуле, с которым Демьян не был близок, но знал о его великолепных качествах редактора, человека мягкого, умеющего работать с людьми. Потому-то и обратился к нему:
«…Окажите т. Бердникову максимум внимания и ласки, смягчивши то неприятное впечатление, какое на него произведет мой отказ написать предисловие». Демьян, отказывая в этой просьбе, утверждает, что «стихи… следовало бы (с отбором и правкой) издать отдельной книжицей». В чем же дело? Почему, если «следует издать», поэт не удовлетворяет просьбы автора? «Хотел бы дать, но не могу, — пишет он. — Лукавить не умею. Не в моем они вкусе…», «Видит бог (!!), не могу!»
Демьяна оттолкнула, как он говорит, «изощренность ритмики… попытки писать не просто, а с закорлючинами, с претензией…». Поскольку Демьян далек от нетерпимости — пусть поэт издается на здоровье, но лукавить?.. Нет! Демьяна куда больше привлекает работа с самыми неопытными авторами. С давних времен. И не в одной деревне, наверное, сохраняются, а скорее всего уже пропали десятки писем, подобных тому, что пришло когда-то на адрес крестьянина Григория Чеснокова:
«Почтовое отделение Тужа, Яранского уезда, Вятской губернии, деревня Евсино.
…Ваше стихотворение мною… отшлифовано… Но сюжет сохранен в полной неприкосновенности. Вам теперь станет ясно без пояснений, в чем — с моей точки зрения — недочеты Вашего произведения. Если у Вас сохранился оригинал… то Вы можете не без пользы произвести сверку.
…В редакцию «Бедноты» мною послано письмо, чтобы Вам был выслан гонорар. Какой, пока секрет. Но достаточный, чтобы приобрести на него хорошую корову. Назовите ее «Демьянихой». Мне приятно будет знать, что Ваши детишки — есть они у Вас? — будут вспоминать меня… парным молоком.
…Сколько Вам лет? Если много, то… Понимаете сами. Стихи не так-то легко даются. Если Вы будете и далее присылать свои стихи, то не обессудьте, если я не всегда отвечу. У меня времени в обрез. А жить так-то ли много осталось? Врачи чего-то не особенно мое здоровье одобряют. Надо, стало быть, мне поторопиться — пописать побольше в срок, какой мне здоровье отпустит.
Сообщите, какое впечатление произведет на крестьян подшлифованное мною стихотворение. «Ай да Чесноков, мать твою! — скажут. — Демьяна передемьянил!» И невдомек им будет, что Демьян тут «поддемьянил».
Всех благ! И хорошей «Демьянихи»!»
Несмотря на то, что поэт просил «не обессудить», он написал Чеснокову и после, рекомендуя «поучиться. Читайте Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Глазами и ухом. Лучше стариков никто не писал».
Это свидетельство отношения Демьяна Бедного к стихотворным начинаниям крестьянских корреспондентов сохранилось благодаря сыну Григория Чеснокова: став военным летчиком, потом журналистом, он понял значение писем, полученных еще когда он пил парное молоко «Демьянихи». Сын сберег письма, рассказал историю о том, как отец, когда не стало коровы, спилил ее рог. «Это мне на память на всю жизнь, — сказал он, — как доказательство любви Демьяна к деревне, к нашему брату крестьянам!»
Крестьяне прекрасно знали, как относится к деревне Демьян, поэтому многие, отправляя стихи в редакции, прибавляли: «Если не подойдет, то передайте по назначению Д. Бедному».
Но не вся переписка так празднична, благодарственна:
Ругают в прозе и стихах.
Одно время стали приходить копии пасквиля, который обывательская молва с легкостью приписывала Есенину, который уважал Демьяна и знал, как высоко тот ценит его талант.
Некий рифмоплет, в действительности сочинивший пасквиль, кичился «успехом», по-видимому не подозревая, что он лишь вторит белоэмигрантам.
Впрочем, даже из-за границы иногда приходят более благожелательные письма; одна эмигрантка просто призналась, что только на чужбине оценила лозунг «Мир — хижинам, война — дворцам!».
Из всей этой «канонады, смерча, потопа» выделяются еще две группы весьма своеобразных корреспондентов. Одна — образованные церковники, которые без ругани ведут с Демьяном дискуссии «на высоком уровне».
Он с удовольствием отвечает, поражая своей эрудированностью в вопросах религии. Другая может быть представлена письмом с 28 подписями — от заключенных:
«…В стенах советской тюрьмы, где окружающей обстановкой и внешними условиями дается широкая возможность к проявлению личности так называемого преступника, зреет и развивается ранее убитое человеческое «я», ища своего призвания и стараясь осознать самого себя, тем самым внося в свою жизнь что-то новое, доселе для него неведомое и чуждое».
Посылая стихи, воры утверждают, что «…Ваш отклик в положительном смысле на наше письмо и посылаемые стихотворения не только укрепит заложенный фундамент для наших духовных начинаний, но и возродит в нас веру в человека и жизнь, пробудив здоровое ее понимание!!».
Демьян, конечно, не брезговал и ворами, хотя был случай и ему пострадать от них: в ГУМе за покупкой калош и разговором с приказчиками хватился — нет портфеля! А там рукопись, деньги. Пришел домой злой. Но в тот же вечер раздался телефонный звонок:
— Товарищ Демьян! Вы нас извините. Мы сами расстроены. Думали — нэпман, а обидели нашего брата — пролетарского поэта.
— Ладно. За нэпмана меня не раз принимали, — сказал Демьян. — Ближе к делу!
— Да вот, совесть замучила. Ведь у вас тут работа… да и книги. А на деньги вы плюньте. Дело наживное…