Словом, с намерением записаться в секцию бокса Гриша и двинул сразу после уроков во дворец спорта. То есть двинуть-то двинул, но не добрел. Потому что еще издали углядел расположившуюся в скверике кодлу Саймона. Что-то они опять распивали, в картишки, само собой, перебрасывались. Пришлось обходить далеко стороной — настолько далеко, что в заводском квартале Гриша вконец заплутал.
Были у них в городе такие места — прямо заводские катакомбы. Справа и слева бетонные заборы с колючей проволокой, десятки и сотни табличек с названиями компаний, складских помещений, стройуправлений. Гришке все эти жутковатые СМО и СМУ, СТАЛЬПРОКАТЫ и СТРОЙВАГОНЫ ни о чем не говорили, и он покорно топал, понимая, что иного пути в этой огромной промзоне не существует. Не в лапы же к Саймону возвращаться! Зато острее мечталось, как однажды, научившись всем премудростям боксерского ремесла, он будет шагать из школы в компании одноклассников. Еще лучше, если тут же будут девчонки: те же Катюха с Алкой, Ульяна с Дашей, кто-нибудь еще из симпатичных. Как обычно, все будут двигаться согласно иерархической лесенке. То есть сначала расфуфыренные девчонки, потом Дон с Москитом, Леший, Костяй, Димон с Макарычем… И где-то позади всех сразу за Тихманом и Корычем уже он — Гришка. В скромном и одиноком арьергарде. На середине пути он еще и наклонится — будто бы шнурок завязать, а на деле — лишний раз убедиться, что отряд не заметил потери бойца. И они, конечно, не заметят — побредут себя дальше, только вот «яблочко-песню» допеть до конца не успеют. Потому что отморозку Саймону плевать, сколько людей. Он из прайда, значит, как бы царь и хан. Вот и вылезет поперек пути. Сам Гришка даже не разглядит, из-за чего там все начнется. Только услышит девчоночьи крики, а после увидит, как бежит с перекошенным лицом Москит. Этот уж точно — первым задаст стрекача. Орать-то он мастер, только когда рядом Дон. А если Дон на земле и на спине его топчется грузный Саймон, тогда все, только тикать и драпать. И верняк, кто-нибудь из шестерок Саймона ухватит красавицу Алку за косу, потащит к себе. Отважная Ульяна бросится на выручку, но получит грубый тычок. Или пинок… Нет, лучше просто тычок. И вот тут-то… Да-а… Гриша снова начинал блаженно улыбаться. Потому что, отбросив портфель, его геройская тень юрко выкатывалась вперед и точными ударами сбивала с ног приятелей Саймона. Одного, второго, третьего… Точь-в-точь как кегли. Сам вожак, спрыгнув с поверженного Дона, успевал сделать пару шагов, и тут начиналось возмездие. Ох, как же оно начиналось…
— Ты что? Тоже к нам?
Гриша оторопело сморгнул. Из туманных грез зарождавшейся славы выплыло лицо Ульяны. То есть оно было и там, в грезах, но когда все так круто смешивается воедино… Гриша даже головой покрутил, ожидая увидеть Саймона, но более никого на улице не было, а они с Ульяной стояли возле незнакомого подъезда. Мраморные ступени вели к массивной, украшенной бронзовыми виньетками двери, наверху красовалась незнакомая табличка.
— К вам, — брякнул Гриша, чтобы не выглядеть дураком.
— Вот уж не знала, что ты увлекаешься лепкой.
— А кто увлекается-то? — бормотнул он и по мимике Ульяны угадал, что сморозил глупость. Торопливо задрав голову, увидел, что на цветастой табличке красуются стилизованные буквы: «Домино». Все прочее Гриша проглотил махом и скоропехом, выхватив лишь главный смысл — что-то там про школу живописи и лепки. Но с лепкой у него и впрямь дружить не получалось — один идол с острова Пасхи чего стоил! А вот карандашами или кисточкой помахать — это как раз не пугало…
— Так я это… Рисовать, — поправился он. — В школе-то ерундовина, не рисование, а здесь, говорят, ничего.
Тут он был отчасти прав. То есть про клуб «Домино» Гриша слышал впервые, но в отношении школы опыт у него действительно был неудачный. Потому что рисовать Гриша любил, но в школе за эту самую любовь лишь терпел и страдал. Вера Мартовна, их новенькая учительница по изобразительному искусству (надо же так назвать обычное рисование!), требовала каких-то схем, специальных карандашей и строгого чередования цветов. Сначала, значит, скелет-схема человека или дерева, потом аккуратное раскрашивание. И непременно надо помнить о перспективе, угле освещения и всех положенных светотенях. Чтобы получалось ровно и правильно. И выходила какая-то сплошная геометрия — настолько правильная, что Грише хотелось смеяться. Но он не смеялся, потому что все кругом пыхтели и выводили. И он старался выводил, поскольку первая же попытка своевольства закончилась для него фарсом.
А рисовали в тот день елочку. Вернее — ветку от елочки. Таково было задание, и Гриша тут же пустил в ход карандаши — светло-коричневый и зеленый, пытаясь в ершистости игл поймать естественную колючесть ели. Он настолько увлекся, что прослушал объяснения Веры Мартовны. Его остановил окрик. Вздрогнув, Гриша поднял голову и разглядел нависшую над ним учительницу. Набросок Крупицына Вера Мартовна брезгливо взяла с парты, показав всему классу. Само собой, класс загоготал, и громче всех Москит, который рисовал, как курица лапой.
— Я сто раз объясняла, как рисуют деревья! — учительница строго блеснула очочками. — И вот сидит неслух, который слушает кого угодно, но только не своего учителя.
— А чё, Крупа — известный глухарик!
— У него, Вермартовна, бананы в ушах…
— Специально для Крупицына, — возвысила голос учительница, — повторяю еще раз: сначала выводится схема веточки. Схе-ма, все запомнили? Обычным карандашом 2М. Линейкой не пользуемся, но линии ведем ровные, без отклонений. Сначала веточки идут короткие, тонкие, потом длиннее и толще. Все делаем симметрично и ровно. А этот хаос, — она опустила листок на парту Гриши, — мне не нужен. Доставай новый лист и рисуй, как положено.
Гриша достал новый лист и даже попытался нарисовать то, что требовалось. Все-таки учительница закончила пединститут, она знала, что говорила. Но отчего-то пальцы не гнулись, карандаши не слушались, и рисовать по схемам никак не получалось. Ну не шло у него, и все тут! А потому, воспользовавшись тем, что Вера Мартовна отвлеклась, помогая «безрукому» Димону выводить симметричные палочки-веточки, Гриша украдкой достал прежний набросок и взялся завершить начатое. Коричневым веточку — слегка выгнутую, а после иголочки — вразброс и светло-зеленые. И если неровно рассыпать иглы, то даже естественнее получалось. И коричневое древко веточки у него тоже проглядывало сквозь зелень, совсем как в жизни. А симметрия… Про симметрию он, кажется, вовсе забыл.
Когда сдавали работы, Гриша хотел подсунуть свой листок незаметно, но не сумел. Вера Мартовна рисунок цапнула, точно кошка воробья, бдительно поднесла к самому лицу. Грише показалось, что даже очки у нее заблестели чуть ярче. Крупицыну захотелось испариться, стать действительно невидимым. Он и голову вжал в плечи, а руки спрятал за спину, но все равно исчезнуть полностью не сумел. Между тем, пожевав губами, Вера Мартовна нервно сунула рисунок в общую стопку. А замершему ученику ничего не сказала.
Через пару дней рисунки ребята получили обратно с отметками. В самом уголке у Гриши стояла крохотная, больше похожая на двойку пятерка, а рядом в скобочках странная приписка: «Больше так не делай!». Гришу эта надпись озадачила. То есть, если не делай, то зачем ставить «пять», а если все-таки пятерка, то почему просто не похвалить? Несколько вечеров Гриша ломал голову, пытаясь разгадать мудреный ребус, но так ничего и не понял. Однако инициативы на уроках рисования он больше не проявлял — чертил, посматривая на окружающих, копируя палочки-кружочки с положенными интервалами и светотенями…
— Заходи, что ли. — Ульяна легко взбежала по ступеням, первой зашла в клуб «Домино». Гриша, потоптавшись, прошлепал за ней следом. То, что Ульяна здоровски танцует, он уже знал, а вот про рисование слышал впервые. Сердце его застучало чаще, подбородок отчаянно зачесался, и все же новость про одноклассницу Гриша решил записать в разряд приятных.